За нашими спинами гудели пропеллеры самолетов, готовящихся к взлету. Аэропорт Бэрбанк, казалось, простирается в бесконечность. На его фоне Айрис была маленькой и испуганной. Приближалась та ужасная минута, которая предшествует отъезду.

— Будь осторожна, любимая, — сказал я, стараясь скрыть волнение. — И передай от меня привет Токио!

— Питер, это было совершенно бессмысленно! Я никогда бы не подписала контракт, если бы знала, что тебя так быстро уволят со службы в военно-морском флоте! — Губы моей жены слегка вздрагивали. — Ведь это в самом деле совершенно бессмысленно! Я уезжаю, а ты остаешься здесь один, как перст…

— Но ведь это всего лишь на три месяца, любимая. И кроме того, подумай, с какой радостью и нетерпением ожидает находящаяся там наша оккупационная армия приезда любимой кинозвезды!

Киностудия моей жены откомандировала в аэропорт фоторепортеров и кинооператоров для того, чтобы те сделали снимки и провели съемки волнующих минут прощания. Раздались щелчки фотоаппаратов и стрекот кинокамер.

— Неужели тебе обязательно нужно возвращаться сейчас в Сан-Диего? — обеспокоенно спросила Айрис.

— Думаю, что да… Я обещал ребятам принять участие в этом торжестве. Они обязательно хотят увидеть меня в штатском.

— Мне просто трудно поверить, что это ты… В этом элегантном шикарном костюме и красивом галстуке! — Айрис взяла меня под руку. — Поезжай осторожно, Питер, умоляю тебя! Мы выпили столько шампанского в отеле на прощание! Да ты и сам ведь знаешь, как на тебя действует шампанское…

— Не забывай надевать галоши и тщательно застегивай плащик, — пошутил я над её предосторожностями, стараясь скрыть пронизывающее меня чувство пустоты и одиночества. — Ты говоришь точно так же, как говорила мне в детстве моя мама…

— Мне очень жаль, что твоей матери нет в живых. По крайней мере я была бы спокойна и знала, что кто-то опекает тебя во время моего отсутствия. — Айрис прижалась ко мне. — И будь осторожен, Питер! Не пей много… И не смотри вслед брюнеткам!

Даже маленьким?

— Даже маленьким! О Питер, любимый! И чтобы ты тосковал по мне!

— Тосковал по тебе, моя девочка? По тебе?

Второй пилот вышел из самолета.

— Прошу прощения, миссис Далас, но через минуту мы взлетаем.

Я обнял жену и поцеловал её. Это был длинный, очень длинный поцелуй. Мне должно было хватить его на целые девяносто дней горького одиночества. Наконец она резким движением вырвалась из моих объятий и, уже не оглядываясь, направилась быстрым шагом в сторону самолета.

Я не собирался разбивать себе сердце и торчать в аэропорту вплоть до того момента, когда самолет взлетит. Поэтому я повернулся и прошел через здание аэропорта, перед которым припарковал свой автомобиль. Открывая дверцу, я почувствовал, как кто-то кладет ладонь мне на плечо. Это был один из молодых людей, которых я видел в аэропорту возле самолета. Стройный парень, с узким лицом, близко посаженными глазами и растрепанными темными волосами.

— Прошу прощения, — сказал он. — Вы едете в Сан-Диего?

— Да, — ответил я.

— Не могли бы вы подвезти меня?

Шампанское настроило меня на великодушный лад.

— С большим удовольствием. Садитесь!

Когда я запускал мотор, самолет Айрис уже разбегался по взлетной полосе. Молодой человек искоса поглядывал на меня.

— Извините… Вы, случайно, не муж той кинозвезды, которая только что улетела в Токио? Айрис Далас?

— Несомненно, — лаконично ответил я.

Он тихо, протяжно присвистнул.

— Да вы счастливчик! — сказал он.

— Счастливчик? Вы правы…

Счастливчик.

Именно так я и думал…

Я проснулся с ощущением, что со мной что-то не в порядке. Такой была моя первая мысль. Это пробуждение не было нормальным. Беспокойные сны куда-то исчезли. Рокот пропеллеров казался чем-то очень отдаленным, он напоминал шум раковины, прижатой к уху. Однако не появилось ничего, что я мог бы назвать действительностью после кошмарных снов. Я чувствовал только тепло и какую-то тупую боль в голове. Кроме того, я понимал, что, если захочу, смогу открыть глаза.

Однако я не хотел. Сознание того, что опущенные веки изолируют меня от окружающего мира, смущало меня. Я смутно осознавал, что уже не впервые просыпаюсь так необычно. Ожили и другие воспоминания. Вокруг меня белизна… коридоры… неприятный запах эфира… беготня… носилки, а потом трясущаяся на ухабах машина скорой помощи. Воспоминание о машине скорой помощи каким-то образом ассоциировалось у меня с гулом пропеллеров. Я лежал покорно и равнодушно, ожидая, чтобы они догудели до конца. Когда их гул превратился лишь в отдаленный комариный писк, я сделал невероятное волевое усилие. Другими словами, я мысленно произнес фразу: «Я лежу в кровати…»

Это усилие ужасно изнурило меня. Я снова долго лежал беспомощно, неподвижно. Я чувствовал — и даже чуточку видел сквозь опущенные веки — солнечные лучи. И что-то возле меня пахло… Наверняка не эфир. Какой-то сладкий, летний аромат… Да… Это был запах роз.

Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что лежу на спине. Ощущал, что мне дьявольски неудобно в этом положении. Я попытался повернуться: на правый бок. Мне это не удалось. Мой правый бок показался мне огромным и неуступчивым. Я пощупал пальцами левой руки правую руку. Почувствовал не тело, а что-то твердое, холодное и шершавое. Я был не в состоянии сделать усилие, чтобы понять, что бы это могло быть.

Через минуту я забыл об этом и попробовал повернуться на левый бок. Однако и на этот раз моя попытка оказалась столь же неудачной. Теперь препятствием была левая нога, которая оказалась раза в два больше коровы. Я попытался притронуться к ней. Однако и здесь не почувствовал тела. Те же самые твердость, шершавость, холод.

С меня уже было довольно всего этого. Я отчетливо и громко сказал:

— В два раза больше коровы…

Тут же сбоку я услышал какое-то шуршание, как в кино, когда кто-то у нас за спиной разворачивает конфетку. Близость этого шуршания и связанное с ним ощущение опасности привели к тому, что я открыл глаза.

Я увидел какую-то женщину, которая, в свою очередь, смотрела на меня. Она сидела у самой моей кровати, залитая солнечным светом. Рядом с ней, на маленьком столике, стояла ваза с прекрасными розовыми розами. На коленях она держала огромную коробку шоколадных конфет, перевязанную розовой ленточкой. В тот момент, когда я открыл глаза и посмотрел на неё, она как раз клала в рот шоколадную конфету.

— Кто в два раза больше коровы, любимый? — спросила она. — Я?

Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что есть нечто в два раза больше коровы, но был почти уверен, что речь идет не о ней. А может, все-таки о ней? Я внимательно, сосредоточенно смотрел на неё. Это была высокая, полная женщина с красивой кожей и густыми каштановыми волосами, собранными в высокую прическу по последней моде. Немолодая… Ей, вероятно, было не меньше пятидесяти лет. Однако она была еще очень красива, отличалась какой-то пышной, совершенной, зрелой красотой. Так будут выглядеть эти розы, когда у них начнут опадать лепестки. Она была в траурном наряде, который удивительно не соответствовал её зрелой осенней чувственности. В моих беспорядочных ускользающих мыслях возникло убеждение, что эта женщина прикидывается вдовой.

Да, конечно, подумал я. Эта женщина делает вид, что она вдова. На какое-то мгновение мне показалось, что это утверждение прекрасно объясняет ситуацию. Однако потом я вспомнил, с некоторой озабоченностью, что ведь эта дама о чем-то меня спрашивала. Я знал, что очень невежливо не отвечать на вопросы, однако не имел ни малейшего понятия о том, что ей нужно.