А в поселке, куда они приехали, даже не в поселке, а скорее — маленьком городке, ее удивило… что ее удивило? — удивило то, что она почувствовала вокруг — и в себе самой тоже — поразительную тишину, спокойствие, успокоение от всего, что есть большой город — хоть Москва, хоть даже Свердловск, успокоение от спешки, давки, суматохи и бестолковщины… Это оказалось очень приятным ощущением. Она сказала Маринке:
— Как у вас хорошо здесь… — и показала рукой вокруг, а Маринка ответила:
— Вот бабушка обрадуется сейчас!..
И правда, в первую секунду, как только они вошли, бабушка настолько, видимо, растерялась от радости, что даже не заметила Марину, не обратила на нее внимания… она смотрела только на Маринку и, всплеснув руками, побледнев, протянула слегка охрипшим голосом:
— Господи… приехала…
Она шагнула к Маринке и, подхватив ее на руки, осыпая поцелуями, приговаривала:
— Приехала… ах ты умница… приехала-таки… господи, исхудала-то как… приехала все же… я уж голову потеряла, не знаю, что и думать… извелась вся… Вот видишь! — крикнула она в другую комнату. — Прилетела, значит, а ты прозевал! Черт такой… — проворчала она не рассерженно, а улыбнувшись.
— Ба, Мар! — вышел из комнаты Сережа. — Здорово, клоп! Здравствуйте! — сказал он девушке, стоящей в дверях.
И тут только, наверное, Марья Трофимовна обратила по-настоящему внимание на Марину.
— Господи, — сказала она, — вот наказание-то… Да проходите, проходите… извините, не знаю, как вас зовут… Марина? Неужели? Вот так совпадение… — Мария Трофимовна обрадовалась, как маленькая. — Так вы где же ее взяли, Марина? Прилетели вместе? Как — вместе? Неужели прямо из Москвы? Ничего не понимаю… А как же вы сюда попали? Как?! Господи, да выключи ты свою шарманку! — сказала она Сереже (у него в комнате на полную громкость был включен магнитофон — купил на первую зарплату). — Так, так… ничччего не понимаю… ничче-гошеньки! — улыбалась Марья Трофимовна, продолжая тискать и чмокать внучку. — А где же мама с папой? Остались? Да почему? Что? Как в больнице? Ничего не пойму… Так… так… Тебя посадил на самолет? Вот с этой тетенькой? А сам ушел? Господи, ну это на них похоже, что-нибудь да выкинут… А мы получили телеграмму: «Встречайте Маринку самолетом пятого июля вылет Москвы десять ноль-ноль московского. Виктор». Ничего не поняли, но послали Сережку встречать. Жду, жду… и вот ведь является, говорит, не прилетела. Да точно ли ты знаешь? Точно, в двенадцать прилетел из Москвы самолет, а ее нет…
— Так ведь мы через Киров летели, четыре часа, — сказала Марина. — Мы не в двенадцать должны были прилететь, а в третьем часу, а по-местному, значит, в пятом… Так и прилетели. Смотрим — а Сергея вашего нет. Ну — я в слезы… — улыбается Марина.
— Вот и я ему говорила: ты в справочном-то узнавал? А у них, знаете, один ответ: не учи ученого… Вот и ученый оказался, Митрофанушка, уж встретить не мог! Все махал рукой: что я, в Москве, что ли, не бывал? Два часа лету — и баста. Так нет чтоб убедиться в справочном — уехал из аэропорта. Видали вы таких когда-нибудь? Взрослого из себя корчит, жениха, а ума меньше, чем у Маринки. Уж не мог встретить своего лучшего «друга»! — рассмеялась Марья Трофимовна. — Так а вы кто, простите, Марина? Студентка… Во-он что… Как, просто так, даже не знакомы?! Ну, дают наши москвичи… Это только мужчины на такое способны. Ветер один в голове… Ну, спасибо вам, прямо не знаю, какое огромное спасибо вам… Ну как то есть не за что, такие хлопоты на вашу голову… Сейчас мы с вами чайку… и даже не отказывайтесь, нет, нет и нет, что вы, да чтобы из такой дали привезти мне внучку — и просто так, до свиданья, — ну нет, сейчас, сейчас мы это… Видать, свет все-таки не без добрых людей, ах ты господи, встретить не мог, ну что ты с них возьмешь, а я тут места буквально не нахожу, чувствую — не то что-то, раз телеграмма — должна прилететь, а как же, ведь встретить не мог, а? — ну смех и слезы с ними… Так а что там случилось-то, Маринка? — спросила она у внучки.
— Вот, бабушка! — Маринка достала из кармана письмо. — Папа сказал тебе отдать. Сказал еще, поцелуй бабушку…
— Ну, ну, спасибо… Ну-ка, чего они там пишут… — Она опустила Маринку на пол. — А вы садитесь, садитесь, Марина, вот сюда, так… Сережа, а ну-ка поухаживай за гостьей… Давай, давай, привыкай ухаживать за дамами… Что? Ничего, подождут твои яхты. Яхты у него, видите ли! Великое дело — яхты, давай, давай…
Марья Трофимовна надорвала конверт и начала быстро читать; сначала коротенькую записку от Людмилы:
«Мама, здравствуй, собирались мы уже домой, да что-то я совсем расклеилась. Я тебе писала, кажется, голова последнее время болела и глаза. Сессию сдала, — совсем что-то плохо стало. К врачу пришла, меня посмотрели и тут же в больницу. Говорят, дело не в глазах, а в переутомлении. Сначала я расстроилась, а теперь решила, может, это и к лучшему — подлечусь, отдохну немного. Устала уж я очень. Как только выздоровею, приедем с Витей. Если можно, достань нам путевки в заводской дом отдыха. Хочется в лесу пожить, у речки, хотя бы недельки две. Маринку решили отправить домой, другого выхода нет. Как отправим, не знаю, — это уж Витя все будет устраивать. Целую — Люда. За меня не беспокойся, все будет хорошо».
— Господи, да что же это с ней, — вздохнула Марья Трофимовна. — Вот напасть-то… откуда это еще…
— Чего такое? — спросил Сережа, лишь бы что-то спросить: дело оказалось для него нелегким — развлекать гостью; он ей говорил про слонов, мух, ежиков, про пряники на полке, о пельменях в тазике и браге в ведрах, а она — студенточка — искренне ничего не понимала и только вымученно улыбалась.
— Сережа, ты что, до сих пор не поставил чайник?! — удивилась Марья Трофимовна. — Что? Давай без этих своих… Вы извините, Марина, я сейчас, еще одну минуточку… дочитаю только… — как бы заискивающе улыбнулась Марья Трофимовна.
— Ну что вы, что вы, — смутилась Марина.
На том же листе, рукой Виктора, было приписано:
«Здравствуйте, Марья Трофимовна, Людмилу положили в 67-ю больницу, это в Серебряном Бору, район такой в Москве. Чувствует она себя как будто неплохо, по крайней мере — немного вздохнула от забот, учебы и работы. В этом году досталось нам. Я сначала сдавал экзамены за последний семестр, а потом госы; слава богу — все теперь позади, диплом в кармане, будут оформлять за границу, осенью или ближе к зиме вместе с Людой и Маринкой куда-нибудь уже выедем. Люда только-только отработала две недели в магазине, и сразу, на второй же день, у нее своя сессия, вымоталась совершенно, но сдала все хорошо, пятерки и четверки. Как только подлечится, сразу же прилетим. Надо хоть в этом году отдохнуть хорошенько. Тут еще у нас заваруха одна получилась с квартирой, но об этом позже. Так или иначе, живем теперь, вернее, я один теперь живу, в Кузьминках, рядом с метро. На старую квартиру вернулись хозяева. Положили Люду неожиданно. Звонит мне из поликлиники: срочно кладут в больницу, даже домой не отпускают. Я здорово испугался. Спрашиваю, какой диагноз, а она не помнит. Потом нашла, на бумажке записала: арахноидит. Я в словаре иностранных слов посмотрел: воспаление слизистой оболочки головного мозга. Совсем перепугался. Только позже, уже в больнице, немного успокоился. Врач сказала, что диагноз предварительный, а кроме того — не страшный, хотя и звучит внушительно. Просто нервы подрасшатались, подлечить нужно нервную систему. Из-за этого и зрение ухудшилось. Люда как-то странно косит теперь, даже сама смеется: видно, получается интересно из-за этого искривления. Думаю, с полмесяца полежит в больнице, а там приедем. Маринку решил отправить с кем-нибудь из пассажиров. Хоть и дикая идея на первый взгляд, но ничего, в общем, здесь особенного нет. Надеюсь, Сережа встретит ее в аэропорту. Дал телеграмму, сегодня дам еще одну — «молнию». Ну вот и все пока. Писать буду почаще. До свиданья. Крепко целуем — Люда, Витя».
ГОД ЧЕТВЕРТЫЙ
16. ГОДЫ ЗДОРОВЬЯ НЕ ПРИБАВЛЯЮТ
С ноября начались уже заморозки. Лужицы к утру покрываются ледянистой корочкой, идешь по дороге, а под ногами — хруст, хруст, хруст… Побелели дали, уменьшился диск солнца, и как бы стынет, тает его свет в тумане и белесости горизонта. Тихо, чутко и звонко. Зябкая прохлада пробирается под пальто. Передергиваешь плечами, ускоряешь шаг — хруст, хруст… Летят свиристели: цвирь-цвирь-цвирь-цвирь… такие смешные у них хохолки. И с веток свиристели снимаются смешно и странно: как бы боком, летят вверх-вниз, вверх-вниз… Вот опять опустились в чужой сад. Ни для чего, просто попеть, отдохнуть, повертеть головками — и дальше. И у окна сидишь, смотришь в свой сад — голая черемуха, липа с редким почерневшим листом, матово-бурые сережки, и только одна рябина горит ясным красным цветом, и вдруг из-за крыши в твой сад падает еще одна стайка свиристелей: цвирь-цвирь-цвирь-цвирь… А снегирь прилетает одиноко. Мученически и гордо выпячивает алую в багряность грудь, прыг — посидит, осмотрится, прыг — подымает, подсвистнет, прыг — и снялся, полетел по-над заборами, садами и огородами…
