— Не суйся перед батька в пекло, — одернул другой.

— Мы уже выходили из Столина, — продолжал Боголюбов. — Вдруг — впереди автоматная очередь. Мелькнула мысль: «Напоролись на засаду!» Слышу топот. Присмотрелся — бежит пленный полицай. Подпустил я его ближе и почти в упор выпустил очередь… Догнал товарищей. Нестеренко на ходу рассказал, что полицай бросил соль и хотел скрыться… Только теперь немцы всполошились, подняли пальбу. Пока они разбирались что к чему, мы успели переправиться через Горынь. Там нас ждал товарищ с подводой. Погрузили соль и с облегчением вздохнули. Но не проехали полкилометра, услышали стрельбу впереди, в лесу. «Кто бы это мог быть?»— спрашиваю проводника. Он пожал плечами: «Не могу знать. Немцы приезжают сюда за сеном только днем. А кто это? Ума не приложу».

На всякий случай решили свернуть с дороги и остановиться в лесу. Так и сделали… Стрельба то вспыхивала, то затихала, приближаясь к нам. В драку ввязываться не хотелось. К тому же неизвестно, кто там. «Может, партизаны», — предположил Нестеренко. Ему возразил Старожилов: «Не в характере партизан палить попусту». Неожиданно мелькнула мысль: оставить подводу с проводником, а самим выдвинуться к дороге, залечь на широком фронте и, если это немцы, накрыть огнем. Сигналом для всех должен послужить взрыв гранаты, которую я брошу.

Ждать пришлось недолго. Сначала послышалось тарахтенье повозок по мерзлой дороге, затем донеслась русская речь. А вот и обоз. На каждой бричке по четыре-пять человек с винтовками в руках. Я уже готов был принять их за своих и вдруг ясно различил разговор. «Пальнем еще разок», — предложил кто-то на первой повозке. «Не стоит. Здесь и духом партизанским не пахнет. Город рядом, они небось в чаще отсиживаются. Сами на себя страху нагоняем», — отозвался второй.

Сомнений не было. Перец нами изменники Родины. Осторожно вынул гранату, примерился и швырнул ее. Раздался взрыв. Удачно, прямо по первой бричке. Вслед за этим застрочили автоматы товарищей и пулемет Исаева. Уцелевшие полицаи бросились врассыпную. Все же нам удалось укокошить девятерых, а одного сцапать живым. Допросили. Оказалось, предатели удирали от приближавшегося фронта, но в Столин запоздали. Ночь их застала в лесу… Нам досталось восемнадцать пароконных подвод, груженных разным барахлом, наворованным у населения. Мы заехали на хутор, где брали проводника, выбросили ненужное нам тряпьё и погнали обоз в Собычин.

— Сколько же там было полицейских? — спросил веснушчатый.

— Черт их знает. Пленный говорил, около восьмидесяти. А правда это или брехня — не знаю. Посчитать не успели. Да это и не так важно. Главное, мы одержали верх…

Прислушиваясь к разговору, я понял, что мне здесь делать нечего. Отпала необходимость беседовать.

Возвращаясь в штаб, я все время думал, что незамысловатый рассказ старшины лучше всякой беседы действует на новичков. На деле осуществляется требование покойного комиссара Руднева, чтобы каждый партизан стал пропагандистом боевых традиций соединения. Как мы еще мало пользуемся этим методом! А в действительности получается, что рассказы ветеранов быстрее доходят до сердец молодых партизан, вызывают у них чувство гордости за соединение и желание самим быть такими, как Руднев, Черемушкин, Чусовитин, Подоляко, Семенистый и другие…

За первую и третью роты мы были спокойны. Народ там проверен в боях и походах. И хотя их ряды пополнились малообстрелянными бойцами из Олевского отряда, но и те уже прижились в ротах, получили боевые навыки. Это дисциплинированные, сплоченные подразделения. Командовали ротами опытные боевые командиры.

Первую роту возглавлял двадцативосьмилетний Степан Дмитриевич Бокарев — горьковчанин, из села Верижки Арзамасского района.

Перед войной Степан Дмитриевич находился на сверхсрочной службе в Красной Армии. С женой и матерью жил в Житомире. Готовился стать отцом. Война перевернула все вверх дном.

Отправив жену и мать в село Буки, расположенное в двадцати пяти километрах от Житомира, Бокарев ушел на фронт. Участвовал в боях. Под Ровно был ранен. Остался на оккупированной территории, а когда поправился, ушел в партизаны и сразу же попал в девятую роту к Бакрадзе. Участвовал во всех боях, проведенных ротой. Храбро действовал при разгроме фашистов под Кодрой Киевской области, на Припяти, в Рассольной Станиславской области, в Карпатах…

В отряд Бокарев пришел рядовым, а из Карпат вернулся командиром взвода. На Полесье его ждала печальная весть о семье. Гитлеровцы пытались вместе с другими жителями выслать в Германию и его жену с маленьким сынишкой Сашей, Узнав об этом, Маша схватила ребенка и в чем была убежала в соседнюю деревню. Фашистские палачи жестоко расправились с мирными крестьянами. Сорок человек расстреляли, а селения Буки, Сычевку и Бучки сожгли. Убили мать и тещу Бокарева.

Горе не сломило Степана Дмитриевича. Он с еще большей яростью уничтожал ненавистных захватчиков. Бойцы любили своего командира, а командование вручило ему роту.

Третьей ротой командовал мой друг Григорий Иванович Дорофеев. Я его хорошо знал. Разведывательная и третья роты в боях почти всегда действовали рядом. Между бойцами этих рот была крепкая боевая дружба.

Однажды мне довелось слышать, как Дорофеев, знакомясь с партизанами третьей роты, рассказывал о себе. Из этого рассказа я и узнал о его жизни.

Родился на Урале. В 1919 году отца замучили белочехи. Голод связал паренька с компанией беспризорников. Шатался голодный, в грязных лохмотьях, ночи коротал в водосточных трубах, в подвалах, на чердаках, в развалинах. Трижды его ловили и направляли в детский дом, но он всякий раз убегал. Потом стал задумываться: куда может завести беспризорщина. Решил покончить с ней. Разыскал младшую сестренку и заявился с ней в детдом. Учился. Стал пионером. Окончил ФЗУ. Все же беспризорщина оставила свой след. Однажды Григорий встретился с бродячей цирковой труппой и пристал к ней. Колесил по стране, был воздушным гимнастом. Но скоро понял, что бродячая жизнь не для него. Ушел из труппы. Обосновался в Ленинграде. Работал, вступил в комсомол. Почувствовал себя человеком. По комсомольской путевке пошел в военное училище. После окончания — служил в Красной Армии. В тридцатых годах уволился.

Где бы ни работал, его всегда увлекал спорт. Наконец ему удалось поступить в Институт физической культуры и спорта имени Лесгафта.

Начавшаяся война вернула Дорофеева в армию. Боевое крещение получил недалеко от Канева. Был помощником начальника разведки дивизии.

Однажды, это было на Днепре 8 августа 1941 года, Григория Ивановича вызвал командир дивизии, указывая на карту, спросил:

— Видишь село Ковалин?

— Вижу.

— Там должен обороняться наш сосед. Езжай, установи с ним связь и договорись о взаимодействии.

Командир дивизии дал подробные указания, рассказал, какую задачу выполняют части их дивизии, и отпустил Дорофеева.

Село Ковалин находилось не очень далеко. Гриша поехал один, без охраны. Не доезжая села, он остановился и стал наблюдать, чтобы не нарваться на гитлеровцев. Присмотревшись, увидел людей в красноармейской форме. Сомнения отпали. Там свои. Когда же Дорофеев смело въехал в Ковалин, его окружили, мигом стащили с лошади и обезоружили. Люди в красноармейской форме оказались переодетыми немцами.

Дорофеева начали допрашивать. Он ничего не отвечал. Тогда его избили, заперли в сарай и выставили часового. Близился вечер, и гитлеровцы решили отложить допрос до утра. Фашистский офицер, коверкая русские слова, так и сказал: «Как говорит русский поговорка — утром будем мудрее вечера». Но операция не удалась.

Каким-то чудом у Гришки не отобрали кривой садовый нож. Ночью Дорофеев продрал соломенную крышу, вылез на сарай и, словно кошка, прыгнул на часового. Перерезал ему горло, схватил автомат и бежал. Свою часть найти не удалось. Начались скитания.

Встретил нескольких товарищей. Много дорог они исколесили, пока напали на след партизанского отряда Ковпака. Так он стал партизаном.