Экстренная коммиссия смотрела, разбирала купно и с оператором Кюльдишевским и нашла, что инструментов за негодностию принять нельзя. А мне какое дело!

Вчера явился ко мне прибывший из Петербурга купец Москвин, которому поручено от оператора и управляющаго казенным хирургических инструментов заводом, Ильи Васильевича Буяльскаго, предварить меня, что учреждена ныне вновь коммиссия для окончания и решения упомянутаго дела о тульских инструментах, в которой заседает или председательствует наперстник бывшаго министра Закревскаго, зять бывшаго государственнаго секретаря Марченки, г. Александр Яковлевич Мишковский, который-де соблаговолил сделать заключение, чтобы мастерам за обракованные инструменты заплатить по договоренной цене деньги, а выданныя деньги, в пополнение казны, взыскать с бывшаго директора медицинскаго департамента Тургенева.

Не правда ли, что это стоит того «не прикажете ли поколотить жида за то, что мост провалился»? Заплатить мне нечем, следовательно, должен буду отвечать личностию, то-есть в тюрьму или отправят в знакомое место в Сибирь. Денег-то тысяч 70, коли еще не более!

Урожденная Энгельгардт, племянница князя Потемкина и фаворитка его, была выдана в замужество за полусгнившаго графа Скавронскаго, с которым якобы прижила двух дочерей. Старшая дочь была по повелению императора Павла выдана в замужество за князя Багратиона по возвращении его из италианскаго похода с Суворовым; вторая дочь вышла в замужество за графа Палена, с которым разошлась, но прижила дочь. Скавронская, то-есть племянница Потемкина, когда супруг ея граф Скавронский вовсе догнил, по смерти его вступила во второй брак с Юлием Помпеевичем графом Лита.

Дочь Пален, внучка графини Литы, вышла в замужество за графа, якобы сына Самойлова.

У графа Литы был конторщиком некто Мишковский, смесь жида с малороссиянкою. Мишковский был графом Литою передан для письмоводства и управления конторою графу и графине Самойловым. Г-н Мишковский умел войти в доверенность у молодаго графа Самойлова, сделаться его сотоварищем в кутежах и в то же время приобресть особенно милостивое расположение молодой супруги графа Самойлова. Это расположение графини к Мишковскому имело следствием развод с мужем; она поехала в чужие края, а Мишковский за труды получил от графини на 800 тысяч или более заемных писем. Дедушка граф Лита, любя по жене внучку и более еще любя деньги, приступил было к опровержению заемных писем и преследованию Мишковскаго. Худо приходило искусно-мудрому конторщику Мишковскому,—тюрьма или еще сугубее что-либо ожидало молодца. Он обратился искать спасения у государственнаго секретаря, в то время Марченки, у котораго находилось много дочерей; словом, дело слажено: одна из дочерей,—попростее, подурнее, о которой опасались, что с рук не пойдет и останется, как товар залежавшийся, отдана в жены Мишковскому, и вместе с этим прекратились все преследования и розыскивания графа Литы, и Александр Яковлевич Мишковский все денежки по заемным письмам изволил, не обинуясь, без всякой застенчивости, получить сполна!

Государственный секретарь в 1813 году, когда еще не был государственным секретарем, в походе противу французов, находясь в собственной канцелярии императора Александра, свел короткое знакомство и дружбу с Закревским, который тогда был при государе, не упомню в каком звании. Марченко и Закревский называют друг друга братьями: брат Василий, брат Арсений. Странно было видеть дружескую связь между умным и неумным человеком, но связь эта существовала, вероятно, и существует. Мишковский Марченкою был передан Закревскому, когда он был назначен министром внутренних дел. Всем и каждому известно, кто только имел какое-либо дело по министерству внутренних дел, что не Закревский был министр, а г. Мишковский, но при всем старании Закревскаго, при всей высокой доверенности государя Николая Павловича к министру, Закревский не мог Мишковскаго выдвинуть вперед по службе. В представлениях общих и особенно о Мишковском, от министра к государю восходящих, Мишковский всегда был зачеркнут, наконец Закревский приостановился даже и входить с представлениями к государю о Мишковском. В 1824 году Закревский едет в отпуск в свои деревни, взяв и Мишковскаго с собою. Министр по спопутности дорогою в проезд осматривал губернии и ревизовал присутственныя места, Мишковский был ему необходим, и ему при сем случае было весьма хлебно. Вместо Закревскаго в его отсутствие управлял министерством Ф.И. Энгель.

Тесть Мишковскаго, государственный секретарь Марченко, пишет ко мне и именно сими словами: «Батюшка Александр Михайлович, скажите мне, когда я могу к вам приехать, чтобы не отвлечь вас от занятий ваших».

Я побежал опрометью к г. государственному секретарю, кланялся ему в пояс, докладывал ему со всевозможным умилением, подчинением и пр. и пр., что я всегда готов принять его приказания.

Государственный секретарь посадил меня в кресла подле себя; его высокопревосходительство, как теперь вижу, изволил кушать из большой кружки какое-то вино со льдом для прохлады, это было в июле—день был жаркий.

—  Батюшка Александр Михайлович, — начал государственный секретарь, утолив двумя или тремя глотками палящую его жажду,— у меня до вас просьбица о моем Александре. Нельзя ли представленьице о нем к Владимиру?

—  Ваше высокопревосходительство, я с моей стороны готов выполнить желание ваше и в доказательство моей готовности прикажите изготовить у вас в канцелярии представление об Александре Яковлевиче,—я его при вас же подпишу, но я не отвечаю вашему высокопревосходительству, будет ли благоугодно Ф.И. Энгелю уважить мое представление и внесть его в комитет гг. министров для поднесения государю императору доклада о награждении Александра Яковлевича. Не угодно ли будет вашему высокопревосходительству при свидании с Ф.И. Энгелем в Государственном Совете предварительно о сем переговорить?

Государственный секретарь наморщился и протяжно изволил промолвить слова: «Я не охотник до Е. М. немцев! Попытайте вы с вашей стороны говорить о сем Энгелю».

—  Выполню и о распоряжении Ф. И. немедленно буду иметь честь вам доложить.

Когда я начал говорить Ф.И. Энгелю о представлении г. Мишковскаго, Федор Иванович, остановившись подписывать предлагаемыя ему мною предписания, подняв голову и, уставив на меня глаза, сказал:

—  Mein Gott, A. M.! Ich erkenne ihnen nicht mehr wie so einen Schurke wie Мишковский, zum Wolodimer Orden vorstellen!

Я опустил глаза вниз и, будучи поражен таким отзывом, принужден был сказать Ф.И., что я осмелился говорить ему об этом по настоятельнейшему убеждению В. Р. Марченки.

—  А,—так скажите В. Р., что я—калиф на час в управлении министерством внутренних дел и что стоит подождать месяц или два возвращения Арсения Андреевича, который, конечно, все возможныя и невозможныя представления о Мишковском подпишет.

Есть ли во всем вышесказанном со стороны моей  какая-либо интрига, умысел, обман?

Я не говорил Ф.И. о приветствии государственнаго секретаря немцам, ровно ничего не сказал государственному секретарю об изречении немецком Ф.И. (Schurke), не поссорил их, они остались между собою в тех же дружеских отношениях, как и до сего были. За что же я стал предметом гонения со стороны и государственнаго секретаря, и любимца Закревскаго, Мишковскаго, и даже Энгель—Бог ведает—что подумал обо мне, когда я говорил ему о представлении Мишковскаго-Schurke.

Кутайсов.—Захаров.—Николай Архаров.—Аракчеев. —Пуколова и Минкина.—Ростопчин.—М. М. Филозофов.

Кто таков Кутайсов? Полоненный турок, подаренный великому князю Павлу Петровичу, не упомню, Румянцевым или Орловым-Чесменским. Повелели Кутайсова учить, но словесныя науки турченку не дались. Его послали в Париж обучаться—брить и убирать волосы.

Годов пять или шесть прежде отправления Кутайсова, был в Париж послан фельдмаршалом графом Петром Семеновичем Салтыковым, победителем во многих сражениях в Семилетнюю войну Фридриха II, крепостной дворовый и крестник его, человек Никита Иванович Захаров, для изучения ветеринарнаго искусства и выезжать под верх лошадей. Захаров оправдал выбор фельдмаршала, скоро изучился ездить верхом, сделался искусным ездоком (берейтор), был у Людовика ХV ecuyer du roi и всегда сопровождал христианнейшаго короля на охоте. Людовик любил Захарова, называл его «mon cher russe», оставлял во Франции, но Никита Иванович, по врожденной глупости, сотворил величайшую глупость—возвратился в Россию и, едва через 15 лет по возвращении, получил свободу. Правду сказать, что граф Салтыков впоследствии доставил ему чин маиора.