Литмир - Электронная Библиотека
A
A

5-го числа ноября 1796 г. я был в карауле, в Зимнем дворце; офицер, начальник караула, был поручик Янкович-де-Мирьево. Вот что тогда вдруг все во дворце узнали и пересказывали о приключившейся болезни государыни.

По заведенному с давняго времени порядку, императрица Екатерина в 6 часов утра 5 числа ноября встала с постели, по обыкновению сварила себе кофе (Екатерина утром сама приготовляла себе кофе), выпила, как то всегда делала, одну чашку. Всегдашние безсменные в комнатах ея величества служители, горничная (камер-юнгфера), Мария Савишна Перекусихина, и камердинер, Захар Константинович Зотов, не заметили ни малейшаго изменения в лице, поступи, в речах государыни; никакого самомалейшаго признака нездоровья или изнеможения; императрица ходила по комнате твердо, бодро, занималась прочтением представленных накануне докладов, казалось была в хорошем, веселом расположении духа—шутила в разговорах с ними.

В 8 часов Екатерина пошла в комнату, в которую и цари ходят своими ногами.

Захар Зотов заглянул в кабинет, чтоб доложить ей о чем-то; не увидев ея на креслах за бюро, притворил дверь и ожидал возвращения. Прошло минут 10-ть, Зотов опять заглянул в кабинет и, не увидав императрицы на креслах, бросился в ту комнату, куда государыня пошла, отворил дверь и увидел государыню лежащею на полу. От испуга камердинер Зотов закричал, на крик его все бывшие в комнатах камерюнгферской и в дежурной камердинеры прибежали.

Впродолжении 10 минут вся прислуга в Зимнем дворце и весь гвардейский караул знали уже о приключившейся болезни ея величеству—матушке-государыне, как тогда Екатерину называл старый и малый. Послали ту-же минуту за Роджерсоном, лейб-медиком, и к другим докторам. Императрицу перенесли в кабинет ея и положили посреди комнаты на матрасе; съехались доктора, прибежал генерал-адъютант светл. кн. Платон Александрович Зубов. Екатерина не могла говорить, будучи поражена ударом апоплексическим, но сохранила память и волю; знаками изъясняла, что она никакого пособия врачебнаго искуства не хочет и наконец с напряжением силы отдернула руку, когда хотели ей пустить кровь.

В 10 часов утра все залы дворца были наполнены царедворцами, государственными сановниками и прочими служащими чиновниками, также и жителями города, имевшими право приезда ко двору. Дворцовская площадь была покрыта экипажами, народ толпился перед дворцом. Меня послал ген.-ад. кн. Зубов к маиору гвардии коннаго полка, генер.-маиopy Григорию Алексеевичу Васильчикову, с приказанием ему прибыть немедленно во дворец.

В 12 часов князь Зубов послал брата своего, графа Николая Зубова, в Гатчино (всегдашнее местопребывание вел. князя наследника  Павла Петровича) известить его высочество о случившемся с императрицею.

В 6-м часу пополудни прибыл великий князь наследник в Петербург из Гатчино.

Вся семья его высочества при нем была созвана в комнату пред кабинетом. Наследник в тревожном состоянии духа; нетерпение обнаруживалось на лице его, негодование на смерть... Его высочество безпрестанно входил в кабинет, где лежала на матрасе страдавшая его мать, и возвращался с видом неудовольствия. Медики толпились вокруг матраса, на котором угасала жизнь лампады, озарявшей блеском славы, величия и могуществом вселенную,—систематически, ученейшим образом, объясняли свои мнения и предположения о причине происшедшей болезни, спорили, соглашались и ничего к возстановлению здравия страдавшей не предпринимали.

В комнате, пред кабинетом, где было семейство царское, господствовала глубочайшая тишина и молчание; на двух лицах из присутствовавших в сем собрании—на лице великаго князя Александра Павловича и светл. князя Платона Зубова, выражалась скорбь души; прочие толпились в почтенном разстоянии от царскаго семейства, щитилися один за другого, чтобы не быть в первом ряду; все и каждый старались сформировать свои рожи, чтобы на них изображалось вместе радостное ожидание будущаго и приличное сожаление о бывшем; украдкой, в ожидании роковой минуты, нюхали табак! У всех была дума на уме, что будет пора, когда и подышать свободно не удастся.

Великий князь Павел, только успевший выйти из кабинета, услышав, как и все в комнате находившиеся, в кабинете ужасный стон и столь громкий, что его во всех залах дворца слышали, кинулся в кабинет и едва отворил двери, лейб-медик Роджерсон встретил его приветствием: tout est finit. Великий князь Павел повернулся на каблуках направо кругом на пороге дверей, накрыл голову огромной шляпой, палка по форме в правой руке, охриплым голосом возгласил:

— „Я ваш государь! попа сюда"!

Мгновенно явился священник, поставили аналой, на котором были возложены Евангелие и Животворящий крест Господень.

 Супруга его величества, Mapия Феодоровна, первая произнесла присягу. После ея величества великий князь, старший сын и наследник, Александр, начал присягать; император подошел к великому князю и изустно повелеть изволил прибавить к присяге слова: „и еще клянусь не посягать на жизнь государя и родителя моего"! Прибавленныя слова к присяге поразили всех присутствующих как громовой удар...

Не стало одного лица между живыми, один человек отделился навсегда от миллионов—и сто миллионов бедствуют (в России в 1796 году считали 50 мил. населения, но у нас считают один мужеский пол, присоедините женщин, ибо они также человеки и увидите, что все население России в 1796 году составляло более 100 мил. жителей; я думаю не считать женщину человеком началось и осталось со времени подавлявшаго Русь ига татарскаго: ханские баскаки и сборщики дани, переписчики числа голов—как последователи Магометова закона, в котором считают женщину оживленною утварью, потребностью человека, но не человеком, ввели и у нас сей порядок).

III.

Впродолжении 8 часов царствования вступившаго на всероссийский Самодержавный трон, весь устроенный в государстве порядок правления, судопроизводства,—одним словом, все пружины государственной машины были вывернуты, столкнуты из своих мест, все опрокинуто вверх дном и все оставлено и оставалось в сем исковерканном положении четыре года! Одним почерком пера уничтожено 230 городов! Места государственных сановников вверены людям безграмотным, не получившим никакого образования, не имевшим даже случая видеть что либо полезное, поучительное; они кроме Гатчино и казарм там, в которых жили, ничего не видали, с утра до вечера маршировали на учебном месте, слушали бой барабана и свист дудки! Бывшему у генер.-анш. Степана Степ. Апраксина в услуге лакею Клейн-Михелю повелено обучать военной тактики фельдмаршалов. Да шесть или семь тогда находившихся в Петербурге фельдмаршалов сидели около стола, вверху котораго председательствовал бывший лакей Апраксина Клейн-Михель и исковерканным русским языком преподавал так названную тактику военнаго искуства фельдмаршалам, в боях поседевшим! Вся премудрость учения Клейн-Михеля заключалась в познании фронтоваго учения вступающаго в караул батальона, в отправлении службы будучи в карауле, как выходить в сошки, брать ружья и прочих мелочей.

Первый подвиг свой (новый порядок) обнаружил объявлением жестокой, безпощадной войны злейшим врагам государства русскаго—круглым шляпам, фракам и жилетам!

На другой день человек 200 полицейских солдат и драгун, разделенных на три или четыре партии, бегали по улицам и во исполнение (особаго) повеления срывали с проходящих круглыя шляпы и истребляли их до основания; у фраков обрезывали отложные воротники, жилеты рвали по произволу и благоусмотрению начальника партии, капрала или унтер-офицера полицейскаго. Кампания быстро и победоносно кончена: в 12 часов утром не видали уже на улицах круглых шляп, фраки и жилеты приведены в несостояние действовать и тысяча жителей Петрополя брели в дома их жительства с непокровенными главами и в раздранном одеянии, полунагие.

Двери, ставни окон и все, что деревянное в строении выходило на улицу, было в одни сутки раскрашено в шахматы; вид сей и до сего времени (1848 г.) напоминают нам будки гауптвахт и фонарные столбы.

4
{"b":"279278","o":1}