Екатерина с тем же простодушием, свойственным невинности, отвечала Бестужеву:

—   „Великий князь никогда  и ни о чем у меня не спрашивает; у нас только и слов: слушай, на караул и пр.".

Того же дня или на другой, и вероятно на другой, потому что Елизавете можно было говорить о деле до 12 часов, Бестужев, явясь к императрице, доложил ея величеству, что он имеет доложить ей о самоважнейшем деле государственном и всеподданнейше просит ея величество всемилостивейше назначить ему аудиенцию.

Был-ли тот день, когда Бестужев говорил ея величеству, понедельник,—в который Елизавета не соизволяла ничего начинать и ничего делать, следуя преданиям суеверия, что понедельник день архангельский и что начать что-либо в понедельник — в том не будет добраго успеха; если в понедельник случится какая-либо неприятность, то в продолжение всей недели будет следовать беда за бедою,—или она была в добром расположении и двор ея забавлялся увеселением...

Кстати, увеселение двора (того времени) состояло, между прочим, в том, что собранныя жены придворных лакеев, истопников, конюхов летом в верхнем саду у золотой липки, названной золотою по беседки раззолоченной, в которой Елизавета всегда изволила сидеть, - пели и плясали, и с ними вместе пред императрицей плясывал князь Борис Куракин, родитель вицеканцлера князя Александра и Алексея Куракиных.

Князь Борис был любимец и забавник (двора), по тогдашней моде носил большой парик, называемый алонже. Бабы, певшия, плясавшия, сложили песню плясовую, которая начиналась: „покатилась под гору, по Куракину двору", и пр. Князь всегда под эту песню с большим жаром и коверканием плясывал, и бабы плясуньи всегда сдергивали с Бориса большой парик алонже. Общество забавлялось от всей души, а в один день, под вечер, было пожаловано Борису Куракину несколько тысяч душ крестьян!

Елизавета Петровна соизволила всемилостивейше Бестужеву сказать: „завтра, Алексей Петрович!"

И на другой день Бестужев вел доклад свой.

Виновником возвышения Петра (Сергеевича) Салтыкова при дворе великаго князя Петра Федоровича был А. П. Бестужев-Рюмин. Он-же устроил, несколько месяцев спустя, и его удаление в Швецию на пост посла. Великая княгиня Екатерина, благоволившая к камергеру—была весьма недовольна на Бестужева за удаление Салтыкова из Петербурга.

Странная одежда солдат гатчинских была некоторым образом порукою в том, что между солдатом гвардейским и гатчинским (в царствование Екатерины II) содружество и приязнь никогда не могут возникнуть. Гвардеец всегда насмехался над уродливо одетым гатчинским воином. Они друг друга ненавидели,—гатчинский герой не осмеливался появиться в Петербурге. Екатерина держала около Павла шпионов, каждый шаг его был ей в то-же время известен. Она знала, что ему не на кого положиться из офицеров своих; один Аракчеев поступил к нему из офицеров кадетскаго артиллерийскаго корпуса, один без явнаго порока и не оглашенный преступлением, один не преданный пьянству и знавший посредственно математику, особенно что принадлежит до артиллерии в механическом ея составе. Прочие офицеры его были невежды во всей силе слова сего. Первый главный его тактик и наставник—Линденер, в семилетнюю с Пруссией войну бежавший из войска прусскаго вахмистр. Линденер знал практику, то есть сидел крепко на коне, быть может в свое время владел хорошо саблею, но не знал тактики, был такая-же невежда, как и прочие, с тою только разницею, что был невежда прусская. Екатерина обманулась в надеждах своих. Удивления достойно, что императрица, знавши неимоверную робкость в Павле, чаяла, что он решится на какое-либо предприятие! Сочиненная ею комедия во время войны со Швециею, под названием „Поход под шведов", живо описывает геройский дух Павла. Сборы в поход его высочества, проводы его—отрывок или образчик сборов рыцарей крестовых походов. Храбрость не долго гнездилась в теле героя. Павел быстро был перевезен из Петербурга в Выборг; по приезде своем скорыми шагами соизволил взобраться на крепостныя укрепления, обошел их и тогда только изволил опочить от трудов. На утро другаго дня, рано, со всходом солнца, изволил отправиться на крепостную стену, откуда, увидав верхи мачт подходящих шведских кораблей, изволил немедленно отправиться в обратный путь в Санкт-Петербург. Сим движением заключены все подвиги на поле славы. Кампанию его можно описать тремя словами: прискакал, поглядел, ускакал (Об этой поездке в. к. Павла Петровича в Финляндию и о комедии Екатерины II по этому поводу было много статей в печати: Я. К. Грота, г. Брикнера и др.        Ред.) 

Известно всем, что Екатерина написала завещание, по которому передавала корону внуку своему Александру, устраняя от наследия Павла Петровича,—отдавала царство сыну сына своего. Завещание или акт сей хранился у Безбородки, который вместо того, как ему было поручено от Екатерины — объявить по кончине ея правительствующим синоду и сенату завещание, поднес его Павлу, когда она еще была жива, но была уже без памяти, полумертвая.

Двенадцать тысяч душ в Малороссии, титло светлейшаго князя и сан канцлера были наградою от  Павла  Безбородке за его к нему преданность.

Черты нравов XVIII-го века.—Фейерверк у одного из бояр.—Кн. Г. А. Потемкин и его окружающие.—Энгельгардт.—Под Очаковым.—Суворов.—H. M. Карамзин на Лизином пруду.

Князь Иван Дмитриевич ***, блаженной памяти, не упомню по какому-то случаю давал в доме своем на Девичьем поле бал со всеми возможными причудами: благородный театр, сюрпризы супруги своей Екатерине Александровне, урожденной М***, иллюминация и фейерверк.

Весь лучший круг пирует у князя: все графы, все князья, вся знать веселится у глупца князя-хозяина. Сюрприз был приготовлен для супруги в фейерверке: статуя, представляющая fidélité, въ окончании фейерверка должна быть освещена бриллиантовым огнем и на пьедестале, в транспаранте, горят стихи в честь супружеской fidélité. Все шло прекрасно, в фейерверке было много штук, все сидели на креслах, перед фейерверком в полукружии поставленных, и в собрании 500 человек или еще и более. Никто не заметил, что виновницы праздника не было. Известно, что по сожжении штуки фейерверка вдруг сделается темно и когда зажгут другую все предметы мгновенно осветятся. Прогорела штука, другая, третья, может быть и до десяти, наконец, после возникшей тьмы, надобно было зажечь—осветить изображете fidélité. Фейерверкер поднес фитиль князю Ивану Дмитpieвичy, он был должен зажечь на натянутом шнуре голубка, который понесет искру пламенной любви его сиятельства к обожаемой fidélité. В восторге, в восхищении зажег князь куклу-голубка. Искусно сделанная фейерверкером куколка побежала по натянутому шнурку с быстротою молнии; прибежала к fidélité, зажгла, и что увидели! живую fidélité—супругу князя Катерину Александровну за статуей с товарищем моим Б—ком, faisant une infidélité! Что-же?—Ничего.

Все видели княгиню, никто не ошибся, но супруга князя уверила и удостоверила, что то была une femme de chambre, и блаженной памяти князь Иван Дмитриевич поверил от всей души, что то была не княгиня, а горничная девушка.

Николай Михаилович Карамзин был сочинителем стихов в честь fidélité, сам присутствовал на балу, видел все происшествие и вместе с прочими уверял князя, что за статуею fidélité видели женщину, но то была не княгиня.

Странное событие последовало, которое следовало бы предложить на обсуждение медикам, физикам и даже метафизикам: князю Ивану Дмитриевичу дал Бог сына, то есть супруга его кн. Катерина Александровна разрешилась от бремени сыном — благополучно, но у новорожденнаго князя не доставало одного уха! Какая бы причина была виною сего недостатка?

Князь Иван Дмитриевич покойный был князь с предлинными ушами!