Происшествие было летом; окно стояло отворенным....
Безбородко смекнул, что корабль, на котором он был, о четырех палубах и каюта барышни была под верхнею, корабль же стоял на мели.
Отвесив во всю спину канцелярский поклон сержанту и Ксении Егоровне, оставил их.
Опустясь по лестнице, Безбородко узнал от Гавриловны— кухарки барышниной, кто был витязь, согнавший его с поля.
Как скоро Безбородко ушел, Ксения Егоровна зарыдала: „ах! что ты наделал! что теперь будет с нами обоими! говорила Ксения. Да знаешь-ли ты кого потревожил! Ведь это не купец гостинодворский, не управитель боярский, это—сам Безбородко! Вот обоих нас злодей Шишковский засечет не на живот, а на смерть!"
Холодом обдало сержанта и зуб о зуб начал стучать.
Однако же, что делать, слово не воробей, вылетало, не поймаешь; подумали, погоревали сначала, а потом сказали: семь бед—один ответ....
На другой день сержант, возвратясь к себе на квартиру, едва устоял на ногах, как слуга уведомил его, что сам фельдфебель три раза приходил,—приказано вас немедленно представить маиору.
— „Ну, думал сержант, приготовляйся к разделке дворянская спина. Шишковский искуснее всякаго гравера вырежет на тебе гербы преузорочные, хорошо коли жив останешься после ласки Степана Ивановича (Шишковскаго), а то и покаяться не успеешь".
Однако же оделся по форме, пошел на ротный двор, а оттуда пошел с ним фельдфебель к маиору. Пришли, доложили; маиор изволил кушать.
Ту же минуту приказано сержанту войти в столовую.
Маиор и все сидевшие за столом встали; маиор вынул из кармана конверт, надел очки, развернул бумагу и начал читать вслух.
„Сержант NN жалуется в прапорщики лейб-гвардии Преображенскаго полка".
Прочитавши указ, маиор сказал бывшему и еще дрожавшему сержанту:
Поздравляю вас с милостию....." и все начали сержанта осыпать поздравлениями.
Маиор закричал слуге: „подать стул"—а новаго прапорщика просил сесть и вместе с ними кушать.
Все ломали себе головы догадками, как, через кого получил он эту милость.....
Это приключение не отвадило Безбородко ни от посещения благосклонных барышень, ни от забавы в мариаж; но князь изволил с того времени входить даже и в однопалубные корабли всегда в сопровождении присных своих, гг. Судиенко (забыл его имя) и Василия Петровича Какушкина.
Оба—Судиенко и Какушкин были в чинах действительнаго статскаго советника, были кавалеры разных орденов, а что лучше чинов и орденов—оба набогатились.
Какушкин все благоприобретенное, правда, пропил, проиграл в марьяж, он был незлобивый израиль!
После Судиенко остался сын, котораго лет десять с роду или более Петр Голицын с своею бандою ежегодно обыгрывает тысяч на двести рублей в карты (1834 г.).
Судиенко всегда платил без хлопот, без обязательств, не поморщившись! Как хорошо, что папенька его был услужник канцлера Безбородко....
XXXIV.
Слухом земля полнится — говорит старинная пословица; дошли слухи и до фельдмаршала Румянцева о дюжинном сотворении капитанов; а случай подтвердил дошедшие слухи.
В Яссах была главная квартира фельдмаршала; всякий день Румянцев выходил из дому, без сопровождения свиты своей, рано утром, и бродил по всему городу; захаживал на квартиры к солдатам, офицерам, чиновникам, посещал не ожиданно военную больницу; ничто не ускользало от его взора и любопытства, расхаживал по улицам и переулкам в Яссах, набрел фельдмаршал на ссору двух молдаван, дерущихся с остервенением; кровь лила из ратоборцев, скопилась толпа народа, и никто не дерзал остановить дерущихся.
Фельдмаршал, котораго все знали, приказал, и в минуту бой прекратился.
Румянцев спросил сражавшихся, за что они с такою яростью увечили друг друга?
Из ответов узнал он, что дело завязалось за попреки и укоризны друг друга в приобретении капитанскаго чина.
— „Как капитанскаго чина?" спросил их фельдмаршал. В ответ каждый из дравшихся вытащил из кармана патент на чин капитанский, самим фельдмаршалом подписанный.
— „А, батюшка, сказал Румянцев (он всегда прибавлял в разговорах „батюшка") видно это плут Безбородко проказит," приказал ратоборцев взять под стражу, а сам отправился в канцелярию свою.
Приход фельдмаршала в канцелярию никого не удивил; его привыкли видеть неожиданно посещающаго свою канцелярию; все встали с мест своих, поклонились, и каждый занялся своим делом.
Фельдмаршал пробрался прямо к столу, у котораго занимался Безбородко, и подошел к месту, начал Александра Андреевича карать тростью, приговаривая: „а что, батюшка— вот, вот вам капитаны!"
Безбородко, увертываясь от ударов и спеша уйти, отвечал фельдмаршалу:
— Да, уже помилуйте, ваше сиятельство, погрешение cиe произошло от столкновения обстоятельств в минуты забвения и, и....
— Да уже, батюшка, вот вам и столкновение, и забвение, все уже вместе, разбирайте, батюшка, куда толкаете, и не забывайтесь.
Безбородко, уклоняясь от ударов и выбегая из канцелярии, отвечал фельдмаршалу:
— „Да помилуйте же, ваше сиятельство, да будьте же благонадежны, впредь уже не буду творить капитанов".
XXXV.
По заключении с Оттоманскою Портою мира, после знаменитаго сражения при Кагуле, где Румянцев с 18 тысячами войска побил на голову 180 тысячную турецкую армию под начальством верховнаго визиря, — фельдмаршал прибыл в С.-Петербург и в Царском Селе имел счастие представить всемилостивейшей государыне матушке Екатерине II двух полковников, во все время войны при нем находившихся: Петра Васильевича Завадовскаго и Александра Андреевича Безбородко.
Прекрасная наружность Завадовскаго отворила ему дверь в избранное общество, а Безбородко был отправлен к вице-канцлеру, гр. Остерману, для употребления на службе соответственно его способностям.
Завадовский в чертогах утопал в роскоши, удовольствиях, все знатные вельможи, вся челядь покланяется ему, ползает перед ним.
Завадовский с улыбкой и презрением смотрит на гнусных ласкателей. И кто мог поравняться с ним!
Безбородко был помещен в канцелярию вице-канцлера по заграничной экспедиции. Он спустился в подвалы, где помещался архив государственной коллегии иностранных дел, и в продолжение восьми месяцев перечитал все трактаты и сношения, какие существовали; но этого недостаточно; прочитывая их, он, одаренный счастливейшею памятью, содержание их сохранил в памяти своей до того, что без малейшаго затруднения мог отвечать на всякий сделанный ему вопрос, к которому бы ни принадлежал он времени; указывал номер дела, число, лист, на котором было написано, словом на всякий вопрос отвечал.
Завадовский был тонкаго проницательнаго ума, добродушный, кроткаго нрава, он не мог преодолеть в себе свойственной всем малороссиянам склонности к лени, ознакомиться с увертками придворных, изучить пустословие, т. е. говорить без толку, связи, основания, даже не знать что, да только говорить.
Поступь и речь его, всегда плавныя, величавыя в самых даже обыкновенных разговорах, всегда огражденныя приличием, благопристойностию, не понравились вельможам; однако же он стоял за себя, превосходно выполнял возложенныя на него обязанности.
Занятиями его были довольны. Тем не менее, Завадовский вспомнил пословицу: „хороша ложечка доколь не охлебается— а потом под лавкой наваляется", начал жаловаться на сильную боль, чувствуемую в груди, стал задумываться, притворяться—малороссияне великие искусники, и, в уважение разстроеннаго им на службе здоровья,—был всемилостивейше (уволен) от занимаемой им должности с награждением чинов, орденов, возведением в графское достоинство, пожалованием многих тысяч душ крестьян в крепость, уволен для определения к другим делам, и был назначен главным директором заемнаго банка.