Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В 11 часов утра стоял приготовленный караул пред дворцом, это тогда называли вахт-парад. По вступлении новаго караула в Зимний дворец, пред окончанием вахт-парада, когда царю ничего не оставалось делать и его величество ожидал караульный капитан с лентою, чтобы его величество благоволил завязать свернутое знамя, подбежал ко мне ужасный Аракчеев, который тогда всем по военной части распоряжал и командовал, и сказал: „ступай за мной, ракалия, являться к государю".

Я пошел.

Шагов пять не доходя до царя, Аракчеев дал мне знак являться. Я остановился и во все горло, сколько было духа, проговорил: „к вашему императорскому величеству от коннаго л.-гв. полка на ординарцы прислан".

Всемилостивейший государь, в знак высочайшей милости, благоволил улыбнуться и, подойдя ко мне, изволил начать речь ко мне:

—  Вы, сударь, из которой губернии дворянин?

—  Из Московской, ваше величество, отвечал я.

—   Ваша, сударь, фамилия?

—   Тургенев, ваше величество.

—  Я знал артиллерии генерал-лейтенанта Тургенева,   что он вам?

—  Дед, ваше величество.

—   Хорошо, сударь, так мы знакомые люди, и,   подойдя ко мне еще ближе,   потрепав  меня   по плечу,   изволил   сказать: „эта одежда и Богу угодна, и вам хороша".

Я был уже одет по новой, т. е. по гатчинской форме.

Плац-адъютант провел меня в предкабинетную комнату и сказал: „будь здесь безотлучно". Брадобрей царский, Иван Павлович Кутайсов, царство ему небесное, подошел сам ко мне и начал мне преподавать правила, как я должен исполнять мою должность.

—  Вот,   ты   видишь,   у   тебя   над   головою сонет,   как скоро государь   дернет   снурок,   сонет зазвенит,   ты  ту-же минуту   ступай   в кабинет, да смотри—живее,   не робей,  по форме, да не опускай глаз вниз; когда государь тебе будет что повелевать, смотри во все глаза на его  величество;  никого к царю не пускай, а укажи на меня, чтобы я предварительно доложил; когда тебе идти обедать я скажу.

Вскоре после сего наставления Ив. Пав. Кутайсов вышел из кабинета царскаго и сказал мне:

—  Император сейчас изволит ехать верхом, ты пойдешь за ним, ступай скорее, чтобы твоя лошадь была готова.

Я только что успел приготовить лошадь свою, как государь сходил уже с лестницы под большими средними воротами въезда на большой двор; Фрипон, верный слуга и товарищ во всех походах, сражениях и атаках, в окружности Гатчины и Павловска, стоял у крыльца как вытесанный из мрамора. Его величество изволил осмотреть мундштук, заложил цепочку, и с соблюдением правил экитационнаго искусства, ступил ногою в стремя и взобрался на коня. Мне было приказано ехать с правой стороны, в разстоянии, чтобы голова моей лошади равнялась с бедром коня царскаго; с левой стороны в таком же порядке ехал камер-гусар. Свиту составляли генерал-адъютанты, флигель-адъютанты и военный губернатор Архаров: толстое туловище с огромнейшим пузом, как турецкий барабан, и на рыжем иноходце,—каррикатурнее ничего быть не может этой фигуры.

Государь, по выезде из ворот, изволил шествовать по прямой дирекции в Луговую-Миллионную улицу, потом по Невскому проспекту до Казанскаго собора. Переехав мост, поворотил налево, по берегу Екатерининскаго канала, и прибыл на Царицын луг; здесь изволил подъехать к Оперному дому (большой деревянный театр, на котором представляли оперу итальянскую), объехал три раза вокруг и, остановясь пред входом (обычным), охрипло сиповатым голосом закричал:

—  Николай  Петрович! (военный губерн. Архаров).

Архаров подъехал к царю; его величество, указав на театр, соизволил повелеть Архарову, „чтобы его (театра), сударь не было!"

Пихнул по своей привычке Фрипона, наградив по голове палкою; чудесное животное был Фрипон: получив удар по голове, конь ухом не пошевелил. Павел Петрович толкнул Фрипона в левый бок шпорою и курц-галопом благополучно прибыл в Зимний дворец; сойдя с коня и дав Фрипону, верному коню, несколько кусков сахару, изволил шествовать в свой кабинет, а я—к дверям кабинета, стоять под сонетом.

Чрез четверть часа щелкнул ключ в замке дверей и из боковой двери вышел Ив. Пав. Кутайсов и сказал мне: „ступай скорей за кавалерский стол, ешь досыта, да не мешкай, опять становись под сонет!"

Под сонетом стоял до 5-ти часов без тревоги, но не без скуки, один, истопника даже не было.

Вдруг над головою у меня задребезжал сонет; я в ту же минуту вошел в кабинет к его величеству. Государь изволил стоять подле литавр конно-гвардейских, поставленных пред штандартами; изволил сказать мне:

— „Подойди сюда".

Я подошел.

Государь начал речь сими словами:  „вот здесь на литаврах должна всегда лежать труба штаб-трубача; поезжай скорее к генералу Васильчикову, возьми у него трубу штаб-трубача, привези ко мне, а ему скажи, что он дела своего не знает!" Поскакал я в конную гвардию к ген. Васильчикову, дорога меня вела мимо Царицына луга. Вообразите мое удивление: опернаго дома как будто никогда тут не было: 500 или более рабочих ровняли место и столько-же ручных фонарей освещало их; работали с огнем: в ноябре ве Петербурге в 5 часов пополудни темно как в глухую полночь. Это событие дало мне полное понятие о силе власти и ея могуществе в России.

Шестьдесят шесть лет тому исполнилось, как меня начали учить грамоте русской; тогда обучали нас читать последованной псалтыри, печатанной в типографии Киево-Печерской лавры, и я при сем случай вспомнил слова Давида: „Возносящеся яко кедры ливанские, идох мимо и се не бе"!

IV.

Тридцать четыре года царствования Екатерины II, царствования мудраго, благотворнаго, великодушнаго, всегда обдуманнаго, всегда кроткаго, постоянно милосердаго, приучило все умы к постоянно плавному ходу общественной жизни: не было скачков, переломов, перемен, отмен; все и каждый знал свое дело и был совершенно уверен и спокоен, что делает не ошибочно, не страшась подъисков, действовал решительно и безбоязненно всякой ответственности. Справедливо сказал Нелединский-Мелецкий в одном из своих стихотворений: „Правление умы заводит, последний раб царю вслед ходит; коль пьяницы султаны, тогда имам, купец, солдат все—пьяны!"

Екатерина сказала в грамоте, дарованной дворянству: „отныне да не накажется никогда на теле дворянин российский".

Наследовавший ей Павел Петрович не хотел продолжать самодержавствовать по стопам ея, избрал себе примером Петра I-го и начал подражать просветителю народа русскаго, да в чем?—начал бить дворян палкою.

Петр присутствовал в Сенате, по крайней мере, два раза в неделю, Павел ноги в Сенат не поставил, не знал, как дверь отворяется в храм верховнаго судилища; общее собрание Правительствующаго Сената называл Овчим Собранием.

Лишь только поднял Павел Петрович палку на дворян, все, что имело власть и окружало его в Гатчине, начало бить дворян палками. Дворянская грамота, как и учреждение об управлении губерний, лежали в золотом ковчеге на присутственном столе Правительствующаго Сената, не быв уничтоженными, но неприкосновенными, как под спудом.

Несправедливо обвиняют Екатерину в том, что она, видев запальчивый до изступления характер сына, опрометчивость, не дававшую в нем места здравому разсудку, наклонность его, можно сказать—и более нежели наклонность, к жестоким наказаниям, разрушающим человека, не подумала благовременно сделать распоряжение о наследии самодержавства, не передала его внуку своему, великому князю Александру, старшему сыну сына своего.

Но вот вопрос, подлежащий к разрешению: Екатерина при вступлении на всероссийский трон объявила манифестом народу русскому и во всей Европе, что восприняла бразды правления и будет царствовать только до совершеннолетия сына ея. Если бы сын ея был одарен хотя посредственными способностями к ношению на раменах своих бремя правления царскаго, Екатерина не могла бы безпрепятственно царствовать 34 года. Зависть Европы к блистательной ея славе, постепенно укрепляющемуся величию и могуществу государства, страшнаго всей вселенной, не оставила бы прямаго наследника без преподания ему советов и изъявления готовности на содействие, нет! никто сего испытания не решился предпринять, сколь оно ни представлялось выгодным для завидующих, ибо всякая смута в Poccии препинала бы путь к славе, величию и могуществу державы Русской.

6
{"b":"279278","o":1}