Граф, ободрив храбраго воина, подарал ему полуимпериал и приказал идти в свое место.

Заметить должно и со вниманием слова гренадера: „что мы скажем народу православному!" Солдаты, ретируясь по приказанию, думали, однако-же, что они обязаны дать отчет в своих действиях—и кому же? народу православному.

3-я. Горестно, когда подумаешь о том, что уже более 20 лет существуют в  Poccии десять  университетов, довольное число других наименований учебных заведений, и что мы ни на один шаг не подались вперед к просвещению, все попрежнему вязнем в тине невежества, варварства, все попрежнему остаемся в состоянии народа полудикаго ¹). Можно ли  слышать с хладнокровием, что мы ни мало не заботимся о  том, чтобы стать на ряду с прочими народами Европы, нет!.....

¹) Писано около 1830-го года, т. е. 59 лет тому назад.         Ред.

 Доктора утверждают, что тело человека, разслабленно от накопления в желудке   кислот, от загустения   крови, укрепится и получит силы свои, когда весь застой в нем будет приведен лихорадкою в движение. Лихорадку эту доктора называют   благотворною лихорадкою. Время 1797—1800-х годов в отношении целаго  состава  империи должно признать благотворительною лихорадкою!

Последние годы царствования Екатерины, начиная  со дня кончины единственнаго искренняго  и   безкорыстнаго (??) друга ея, князя Потемкина, человека необразованнаго, но  великаго гения, человека выше предразсудков, выше своего века, желавшаго   истинно   славы  отечества своего,   прокладывавшаго пути к просвещению и благоденствию народа русскаго, привели государство в совершенное   изнеможение   от слабаго  правления и безнаказанности за преступления. Фаворит Платон Зубов с   прекрасным  лицом,   но   не более,   забавлял, украшал чертоги, как цветущий нарцис в ropшке, поставленном на окошко.

Екатерина много заботилась о том, чтобы   научить, образовать  Платона Зубова, сделать из него человека государственнаго, и ничего не могла сделать. Мы видели после кончины императрицы, когда весь блеск, озарявший Зубова, помсрк, что из него вышло! Светлейший князь, повелевавший  незадолго  обширнейшею империею,   цари соседственные искали  его благорасположения себе, князь, поселившись жить в имении, подаренном ему Екатериною,   на  границах  Курляндии,   принадлежавшем герцогу Бирону, вступил в сотоварищество с жидами, вошел в подряды,   бездельничал с провиантскими комиссионерами и промышлял с товарищами своими, жидами, контрабандою на границе.

Генерал-губернаторы, губернаторы, военные начальники делали, что хотели. Те и другие (речь, конечно, не о всех грабили государство по произволу, как кто мог....

 ....У   князя   Платона  Зубова — Грибовской,   по   военной части у вице-президента военной коллегии  Николая Ив. Салтыкова - племянник его обер-секретарь военной коллегии Дмитрий Михайлович Волынский;  у генерал-прокурора   гр. Самойлова—правитель канцелярии Петр Алексеевич Ермолов за деньги делали из чернаго белое, из белаго черное!

Всем было хорошо,   всем казалось превосходным такого рода (порядки),   всем,   говорю,   всем, кто  брал,  мог платить  а у кого расплачиваться   было нечем,   тому было весьма худо!....

За губернаторство или губернаторское место платили у Зубова Грибовскому. За полк или назначение начальником полка платили у Салтыкова Д. М. Волынскому. За вице-губернаторския места, за председательския и все прочия, от короны наполняемыя, платили у Самойлова—Петру Алексеевичу Ермолову. По части провиантской—кривой Новосильцев— Петр Петрович, генерал-провиантмейстер, брал сам обеими руками. Генерал-кригскоммиссар Николай Дмитриевич Дурнов также брал, да был — богобоязлив, бирал по христиански, не раззорял православных. В иностранной коллегии и по управлению почтоваго департамента у Безбородко через женщин было можно все получить, кто что хотел. Что же принадлежит до духовенства в Poccии, то оно, с уничтожением Петром I-м патриарха, было в XVIII-м веке (слабым), в составе правительства....

Наказания в 1797—1800 гг. набегали, как дух бурный, как падает гром, мгновенно разит и удушает! Ужас быть пораженным неожиданно, не иметь никакой возможности уклониться, ускользнуть от стрелы пущенной:   фельдъегеря, развозившие (особыя)   веления,   подобны   были   стрелам,   которых ничто не останавливало, не возвращало с пути, им назначеннаго, -    произвел во всех служащих, во всех сословиях народа русскаго потрясение, как удар силы электрической! Поставлен пред дворцом ящик с прорезанною крышкою, который сквозь прорезъ было предоставлено всем и каждому опусуть прошения, жалобы, изветы,   доносы—словом,   кто что хотел.   Ящик каждый  вечер  приносили  к Павлу   Петровичу. Его величество сам изволилъ сламывать печать, отпирать ключем,   который   всегда  носил   в кармане,   вынимал вложенныя бумаги,   потом  попрежнему  запирал его, обвязывал снурком и, приложив печать с императорским гербом, повелевал ставить ящик на назначенное ему место.

Первый любимец, первый сановник его, знатный вельможа, царедворец и последний  ничтожный  раб,   житель отдаленной страны от столицы—равно  страшились  ящика.   Лишение дворянства,   чинов и сослание  в   Сибирь, в каторжную  pаботу генералов, князя Сибирскаго и Турчанинова  за взятки и сделку  их  с  поставщиками   коммиссариата, о чем  император сведал чрез ящик, омертвили  руки  лихоимственныя. Генералы и полковники не отваживались удержать горсть муки у солдата, изполка ему ежемесячно отпускаемаго,—отнять гарнец овса у казенной   лошади;   перестали   грабить  жителей, у которых были постояльцами. Правосудие и без корыстие в первый раз после Петра I-го ступили чрез порог в храмины, где творили суд и расправу верноподданным.  Народъ был восхищен, был обрадован, и приказания чтил благодеянием, с небес посланным.

Шесть обрезов доски сосновой, длиною аршин с четвертью, из которых был сколочен ящик — друг царя, стоивший царству полтора рубля, в продолжение года трех месяцев указывал самодержцу зло, где и как оно творилося, и верней, и справедливей, чем жандармы-назидатели, чем наемные лазутчики.

Следующее происшествие положило начало уничтожения ящика.

Два брата—близнецы Хитрово, служили гвардии в Преображенском полку капитанами; один — нельзя наименовать старшим—они увидели свет в одну минуту времени—один был умен, трезв; другой также не глуп, но любил, стомаха ради, частых недуг, сырой погоды и холода,— приобщаться ликером жерофе, то есть Ерофеичем! — напиток, миллионами народа русскаго чтимый, здравию и телу преполезнейший. Оба Хитрово были лицом, ростом, поступью весьма на друга похожи, до того, что товарищи, увидав одного умели сказать, который то был: Иван или Петр. Оба брата отлично   разумели   премудрое  искусство вступать   в караул мастерски кричать слова командныя, выкидывать салют экспантоном.  Император обоих соизволял любить  и жаловать,   но никогда  не умел узнать в Иване  Ивана,   в Петре  Петра, всегда ошибался: когда хотел назвать   одного,   называл именем другаго.

Пьянюшке Хитрово  после  обильнаго   утоления   Ерофеичем недугов, котораго пары, из стомаха поднявшись в голову, столицу разума, согрели, как у поэта, застылое на вахт-парадах воображение его, и пьянюшка вздумал написать Павлу Петровичу послание, в котором, в выражениях самопреданнейших верноподданнейшаго сына, преподал совет беречь более драгоценнное для всех подданных здравие его, не ходить в холод на вахт-парад, не учить развод, когда дождь ливьмя льет.

Написал и опустил xapтию в ящик.

На другой день брат пьянюшки вступил во дворец на караул. Павел, явясь на вахт-парад, начал учить развод, выдумывал новыя построения, крутил строй всячески, желая найти ошибку, придраться, наказать, но капитан и солдаты двигались, как машина. Павел по обыкновению, когда гневался, (тяжело дышал); все ежеминутно ожидали несчастия капитану, офицерам, солдатам развода и, может быть, целому полку; Фрипон (уже на себе испытал раздражение всадника), и Павел кричал: