Она быстрее бы отказалась от меня, чем от преступного отца, и, конечно, ненавидит теперь меня всем сердцем, меня, который служил главнейшим орудием к раскрытию возмущающего его душу преступления.

Да, это преступление возмущало мне душу, оно почти не имеет себе равного в судебных летописях. Подлая измена, предавшая в его злодейские руки несчастную жертву, была не так ужасна, не так отвратительна, как его дьявольская хитрость, набросившая преступную тень на честное имя убитого им человека.

Но я знал слишком хорошо, что как бы ужасно ни было преступление Джозефа Вильмота, Маргарита будет так же верна, так же нежна к нему, как в те давно прошедшие дни, когда только легкое облачко сомнения в честности отца омрачало ее детскую привязанность к нему. Я знал это, и потому не имел ни малейшей надежды, чтобы она когда-нибудь простила мне мое участие в предании суду ее отца.

Вот мысли, терзавшие меня в течение первых двух недель после возвращения моего из Винчестера; все это время я с нетерпением ждал весточки от мистера Картера об адресе Джозефа Вильмота, и мне ни разу не приходила в голову мысль, чтобы он мог избегнуть своего преследователя.

Я привык видеть, что полицейские сыщики торжественно побеждают хитрые, искусные планы самых смелых преступников, и потому если бы мне и представилась мысль о бегстве Джозефа Вильмота, то я почел бы это дело невозможным, неисполнимым. По всей вероятности, сыщик накрыл его в Модслей-Аббэ, когда тот еще не имел ни малейшего понятия о случившемся в Винчестере.

Я был так убежден в немедленном аресте Вильмота, что каждое утро с нетерпением просматривал газеты, ожидая найти в них уведомление о раскрытии тайны винчестерского убийства и аресте преступника.

Но это уведомление не появлялось, и я был очень удивлен, когда через неделю прочитал описание о перепалке на купеческом судне в нескольких милях от Гула между сыщиком и давно забытым преступником Стивеном Валлонсом, закончившейся смертью последнего. Сыщика звали Генри Картером. Неужели в небольшом числе лондонских полицейских было два Генри Картера? Или неужели мой Генри Картер отказался от такого богатого приза, как Джозеф Вильмот, и пустился преследовать по морям какого-то неизвестного преступника? Через неделю после этого непонятного случая мистер Картер явился в Клапгам очень мрачный, грустный.

— Стыдно, обидно, сэр, — сказал он, — но делать нечего, лучше откровенно признаться — меня, одного из опытнейших сыщиков, провела, обманула какая-то девчонка! Это оскорбительно не только для меня, но и для всех мужчин вообще.

Сердце у меня тревожно забилось.

— Вы не хотите сказать, что Джозеф Вильмот бежал? — воскликнул я.

— Да, сэр, — ответил он, — он улизнул, начисто улизнул. Я уверен, что он не уехал из Англии, потому что я обшарил все порты и гавани. Но что ж из этого? Если он не уехал из Англии и не намерен уехать, то тем лучше для него и тем хуже для нас. Бегство из Англии чаще всего предает преступников в руки правосудия. Я готов держать пари какое угодно, что он теперь живет припеваючи в каком-нибудь отдаленном городке, уважаемый всеми соседями.

Мистер Картер рассказал мне всю историю своей горькой неудачи. Я теперь понял все — фигуру, виденную мной и на винчестерской улице, и под деревьями в роще. Я понял теперь все, моя бедная, благородная Маргарита! Когда я остался один, то внутренне поблагодарил Бога за бегство Джозефа Вильмота. Я ничего не сделал, чтобы помешать делу правосудия, хотя знал очень хорошо, что наказание злодея поразит чистейшее и благороднейшее сердце, которое когда-либо билось в груди женщины. Я не смел поставить преграды между Джозефом Вильмотом и правосудием, но теперь я был душевно благодарен провидению, что оно дозволило несчастному избегнуть той роковой судьбы, которой общество подвергает вредного ему человека, считая это лучшим, разумнейшим средством отделаться от него.

Но что касается самого преступника, то, конечно, долгие годы раскаяния гораздо лучше искупят его злые дела, чем минутная агония на виселице на потеху бездушным зевакам.

Я рад был, что Джозеф Вильмот бежал, как ради него самого, так еще более потому, что в сердце моем снова родилась надежда назвать Маргариту своей женой.

Теперь, думал я, мое имя не соединено в ее памяти с каким-нибудь роковым воспоминанием. Она простит мне, когда узнает все подробности моего путешествия в Винчестер; она позволит мне увезти ее от отца, общество которого не может не тяготить ее, как бы она ни была предана ему. Она позволит мне назвать ее своей женой. Не успели эти мысли прийти мне в голову, как другие, грустные, быстро их оттеснили: я боялся, чтобы Маргарита не упорствовала исполнять свой долг — охранять преступного отца и убеждать его раскаяться и примириться с людьми и Богом. Я напечатал в «Таймсе» объявление, в котором уверял Маргариту в своей неизменной любви и преданности и просил ее ответить мне. Конечно, это объявление было написано очень осторожно, так что не было ни малейшего намека ни на ее имя, ни на ее положение, и самый опытный полицейский сыщик не смог бы ничего понять из этого письма, озаглавленного «К. к М.».

Но мое объявление осталось без ответа. Маргарита на него не откликнулась. Недели шли за неделями, месяцы за месяцами, и история об обнаружении платья убитого человека и о бегстве Джозефа Вильмота стала публичной. Она произвела много шуму, и сам лорд Герристон поехал в Винчестер, чтобы присутствовать при эксгумации Генри Дунбара.

Гроб вскрыли; лица покойника, конечно, нельзя было узнать, но возле мизинца левой руки лежало маленькое золотое кольцо. Во время следствия на это кольцо не обратили никакого внимания. Лорд Герристон объявил, что оно было индийской работы, и присягнул, что видел его на руке Генри Дунбара. Кольцо было довольно странное, крученое из золотых ниток и волос. Внутри была надпись: «В память возлюбленной жены Генри Дунбара». Выцветшие волосы принадлежали матери Лоры.

Тело Генри Дунбара перевезли из Винчестера в лисфордскую церковь и похоронили рядом с его отцом. Над могилой положили простую мраморную доску, на которой золотая надпись гласила о преждевременной его смерти. Памятник этот был воздвигнут по приказанию леди Джослин, находившейся с мужем за границей в то время, когда открылась тайна смерти ее отца.

Время летело быстро. Обнаружение преступления Джозефа Вильмота давало мне возможность вернуться снова к моим прежним обязанностям в конторе «Дунбар, Дунбар и Балдерби». Но у меня не хватало духа вернуться к старой работе, теперь, когда исчезли навсегда те надежды на счастье, которые освещали лучезарным блеском мою обыденную, трудовую жизнь. Мистер Балдерби, который иногда заходил к моей матери потолковать о политике, не успел узнать о причине моей отставки, как начал настаивать на том, чтобы я вернулся в контору. Теперь все дело принадлежало ему, так как единственная наследница Генри Дунбара, дочь его, леди Джослин, согласилась продать свою часть в фирме. После долгих колебаний я занял свое старое место; но я недолго на нем оставался, ибо через неделю после моего возвращения в контору мистер Балдерби сделал мне предложение, столь же щедрое, сколько и лестное для меня. Я принял его, хотя и не очень охотно, и стал младшим товарищем в фирме, которая теперь называлась «Дунбар, Дунбар, Балдерби и Остин». Имена Дунбаров были очень для нас важны, хотя последний представитель этого рода лежал под сводами лисфордской церкви; они нам были важны потому, что их уже привыкли видеть столько лет во главе одного из древнейших англо-индийских банкирских домов.

Моя новая жизнь потекла довольно мирно. Я был так занят целый день, на мне лежала такая тяжелая ответственность, так как мистер Балдерби с каждым днем все меньше занимался делами, что у меня немного было свободных минут для оплакивания моего горя. У человека делового, особенно коммерсанта, сердце может разрываться от несчастной любви, но только в свободные минуты; если он хочет быть честным человеком, то не должен предаваться отчаянию, не должен даже думать о своей возлюбленной в конторе или за делом.