— Я сейчас пойду и допрошу Ньевеса, — проговорил он, придав лицу торжественное выражение, и направился к двери. В комнате не было окон, и под потолком стелился слоями сигаретный дым. Мимо проходили люди, некоторые уже были готовы отчитать Каннингхэма за курение, но, встретившись с ним взглядом, затыкали себе рты и молча проходили мимо по своим делам. Он выглянул в коридор, повернувшись спиной к Лили. Взглянув на окурок сигареты в руке, он вернулся в кабинет, поднял с пола стаканчик и положил туда окурок. В течение секунды он изучал ее лицо, пытаясь представить его себе в лыжной шапочке и без макияжа. Он знал, как она будет выглядеть в таком виде, и это ужаснуло его. Сейчас она как две капли воды походила на свой фоторобот.

— Это ваша дочь? — спросил он, взяв фотографию, стоявшую на столе. — Она просто красавица. Вам раньше не говорили, что она — вылитая вы?

На какое-то мгновение ее лицо перестало быть напряженным. Она протянула руку и взяла у него фотографию.

— Прекраснейший ребенок в мире, — добавил он.

Она покраснела от смущения.

— Так думает каждый родитель.

— Нет, не каждый, — ответил он, внимательно вглядываясь в ее лицо. — Я бы не сказал этого об Эрнандесах, будь они даже моими сыновьями. Какие-то они были ненастоящие, как лаптем деланные. — Он заметил, как по ее лицу пробежала тень. Когда она потянулась за очками, ее руки явно дрожали. Так-то, подумал он, уверенный, что может прочитать ее мысли: у них тоже были родители. — Кстати, вот еще что. Мы нашли в «плимуте» Мэнни Эрнандеса трубочку с травкой, было там и несколько пузырьков с остатками. Они, видно, были под кайфом, когда убивали Лопес и Макдональда.

— Травка, — задумчиво произнесла Лили, передвигая по столу папку с делом.

Каннингхэм вышел, оставив за собой сложную смесь запаха сигаретного дыма и одеколона «Хиро», в его памяти накрепко запечатлелось личико Шейны Форрестер. Не так уж плохо, подумал он, быть шефом полиции в маленьком тихом городке. Сейчас бы он скучал и мог использовать эту скуку, чтобы дать передышку мозгам. Если бы ему сейчас кто-нибудь предложил такую работу, он согласился без колебаний.

Он просунул голову в кабинку дежурного охранника.

— Это я, большой, страшный, ужасный волк, детка, — сказал он грозным голосом. — Я знаю, что ты с удовольствием выпустишь меня отсюда.

Звякнул звонок, и Каннингхэм прикрыл за собой двойную дверь. Он направился в тюрьму. Дела принимали плохой оборот, на самом деле, плохой. Было такое впечатление, что сейчас и хорошие и дурные люди стали носить черные бандитские шляпы. Еще немного, и все начнут выходить из дома, только предварительно вооружившись девятимиллиметровым пистолетом или автоматом. Время порядочных людей в белых шляпах прошло, надвигаются другие времена. И все же…

— Черное есть черное, а белое есть белое, — сказал он громко, пересекая двор здания суда. Но, что бы он там ни изрекал, сам он сейчас воспринимал все исключительно в серых тонах.

Так как Каннингхэм был офицером полиции, ему разрешили допрашивать Бенни Ньевеса в маленькой комнатке, где стояли два стула и стол. Обстановка, как на выпускных экзаменах в колледже. Следователь сел на один стул, Ньевес — на другой. Парень был очень мал ростом, и Каннингхэм подумал, что если бы ему пришла в голову идея покачаться на качелях на детской площадке, то надо было бы посадить на другой конец доски двоих, а то и троих ребят комплекции Бенни. Парень весил не больше ста пятнадцати фунтов. Волосы аккуратно подстрижены, возможно, по настоянию общественного защитника. Маленькие черные глазки затуманены страхом.

Посмотрев на Ньевеса, Каннингхэм вздохнул с облегчением, слава Богу, пошедшая наперекосяк встреча с Лили закончилась. С Бенни Ньевесом он мог бы общаться в любое время дня и ночи. А Форрестер, подумал он, с Форрестер совсем другое дело.

— Так вот, Бенни, я — следователь Каннингхэм из управления полиции в Окснарде. Я приехал сюда, чтобы спасти твою душу. Ты посещаешь в тюрьме церковную службу?

— Да, — смиренно ответил Ньевес. Он совершенно явно недоумевал, какое отношение его вера имеет к его делу.

— Ты веришь в Бога?

— Да, брат, верю.

— Как ты думаешь, Бог прощает грешников? Как ты думаешь, существует ли ад для тех, кто упорствует в грехе?

Каннингхэм недавно испробовал такой подход к подследственному, и он подействовал. Когда человек изо дня в день сидит в тесной камере, его помыслы часто обращаются к религии. Говорили, что даже Кеннет Бьянки, знаменитый Хиллсайдский душитель, выйдя из тюрьмы, стал священником.

— В Библии сказано, что если грешник покается, то Господь простит ему грех, — ответил парень с убийственной серьезностью.

Каннингхэм оказался прав. Бенни обрел своего Господа в тюрьме графства Вентура.

— А что значит покаяться в грехе?

— Сказать, что ты сожалеешь о содеянном, брат. И что ты никогда впредь не будешь подобного делать.

— Хорошо, Бенни, брат мой, это подходит к истине, но не совсем близко. Вот смотри, я, конечно, следователь, но не я был назначен вести твое дело. Сегодня утром со мной говорил наш Господь и сказал мне: «Там, в тюрьме, есть один парень, которому нужна твоя помощь, и зовут его Бенни Ньевес».

Каннингхэм заметил, как глаза парня стали размером с блюдце, а челюсть отвисла.

— Глядя на меня, не скажешь, что я твой ангел-хранитель, уж очень я большой. — Каннингхэм перегнулся через стол и в упор посмотрел Бенни в глаза. — И все потому что тебя ждет смертный приговор, но Господь сказал мне, что тебя можно спасти.

— Хреновня какая-то, брат, ты сумасшедший, — сказал Бенни. — Ты меня разыгрываешь. Ты просто гребаный коп, а никакой ты не ангел-хранитель.

Хотя слова Бенни были очень грубы, он с надеждой вперился в глаза Каннингхэма. В своем море страха он пытался отыскать хоть каплю надежды.

— Слушай, Бенни. Слушай меня внимательно, я собираюсь предложить тебе шанс покаяться, это может оказаться твоим последним шансом. Смотри, у нас есть пистолет, который использовали при убийстве. Мэнни и Бобби оба убиты. На пистолете полно отпечатков пальцев, но твоих там нет. Мне кажется, что те два парня, которые сидят в тюрьме вместе с другими и клянутся, что они ни в чем не виноваты и просто сели в машину, попросив, чтобы их подвезли, говорят правду. Я не думаю, что Бог воздаст тебе, если ты промолчишь и эти ребята заплатят за то, в чем они не виноваты.

Бенни вскочил со стула и, подойдя к стене, прислонился к ней спиной.

— Они ничего не сделали. Они просто стояли на улице и просили подвезти их до дома.

— Отлично, Бенни, но эти твои слова не освободят их. Их можно освободить от тюрьмы, а тебя избавить от смертного приговора только в том случае, если ты расскажешь, как все в точности происходило в тот день. Мы не думаем, что ты стрелял в девочку, и не считаем, что это ты проломил парню камнем голову. Это было бы совсем плохо, но ты этого не делал, ты понимаешь, что я хочу сказать?

Снаружи донесся лязг запирающегося электронного замка. Бенни нервно оглянулся, словно опасался, что кто-нибудь может подслушать их разговор. Он не отвечал.

— Если ты заговоришь, то тебя будут содержать под индивидуальной охраной. Весь срок, к которому тебя приговорят, ты будешь отбывать в федеральной тюрьме. Ты слышал о таких тюрьмах, Бенни? По сравнению с тюрьмами штатов — это загородные клубы. Там есть плавательные бассейны и площадки для игры в гольф, там вполне сносно кормят. Это место, где отбывают наказание жирные коты, которые проштрафились только в том, что воруют деньги у честных налогоплательщиков.

— Не нужен мне этот хренов гольф. — Он посмотрел на Каннингхэма, и лицо его перекосилось и задергалось. — Я не хочу умирать. — Он снова сел на стул и наклонился поближе к Каннингхэму. — Они убьют меня, брат, — прошептал он.

— Если тебя приговорят к смерти, то ты умрешь с гарантией. А самое худшее — это то, что ты умрешь без прощения. Хочешь ли ты после смерти шагать по дороге, вымощенной золотом, или попасть прямехонько в ад? — Каннингхэм встал и нажал кнопку связи с охраной. — Хорошенько подумай, потом дашь мне знать, что надумаешь. Вот моя визитная карточка.