Правда, дальнейшая разработка велась позже и представлена в главах второго слоя «Шуцзина», которые создавались уже не Чжоу-гуном и его соратниками, а поколениями безымянных, хотя и весьма влиятельных и высокопоставленных историографов-ши (подробней см. [21, с. 38—49]). Именно они, будучи чем-то вроде наследственной касты влиятельных чиновников, перерабатывали устную традицию всех окружавших чжоусцев и хранивших эту традицию племен, создав на этой основе обстоятельную конструкцию из историзованных легенд. В ней нашлось место и для основателя Ся — им стал великий Юй, и для последнего не добродетельного правителя Ся — им стал презренный Цзе Были названы и ярко обрисованы Яо и Шунь.

Стоит заметить, что все эти фигуры — не люди, но символы Это не значит, что в предании какого-то племени не было вели кого предка Яо, а в преданиях других — Шуня, Юя или Цзе Как раз напротив, скорей всего эти имена были реальностью, которую историографы, превратившись за несколько поколений в профессионалов своего ремесла, умело использовали для создания исторической конструкции далекого прошлого и соответствующей историографической традиции.

Было бы неверно из сказанного заключить, будто историографы лишь умело сочиняли, высасывая факты и имена, не говоря уже о событиях, что называется, из пальца. Наоборот — о чем уже упоминалось, — это были люди профессионально честные. Современные им факты они фиксировали строго и беспристрастно, чем и прославились. Но — современные. Если же речь шла об очень далеком прошлом, все было не так.

Была четкая и почитаемая идеологическая доктрина. Были смутные и неясные предания различных племен о своем отдаленном прошлом. Была задача реконструировать древнюю историю, причем сделать это так, чтобы материал не противоречил уважаемой и уже давно признанной доктрине. Таков был, если угодно, социальный заказ. И он был выполнен, о чем свидетельствуют главы второго слоя «Шуцзина». К слову, стоит напомнить, что среди трехсот с лишком песен «Шицзина», воспеваний в честь Яо, Шуня или Юя нет и явно не было вообще, ибо в противном случае тоща, когда Конфуций, по преданию, отбирал эти песни из трех с лишком тысяч, он не преминул бы вставить их, поскольку весьма чтил имена и деяния Яо, Шуня и Юя. Косвенно это подтверждает идею о том, что легендарные герои как таковые были выдуманы, как выдумана была и Ся, о которой песни — если не считать гимна о Чэн Тане, будто бы одолевшем Ся, — тоже отсутствуют.

Снова вернемся к вопросу о дэ. Историографы, рисовавшие древнюю историю в соответствии с социальным заказом и идеологической доктриной, не поступались своим дэ, что очень важно подчеркнуть. Они не выдумывали небыли, не сочиняли цинично непроисходившие истории, ибо подобные вольности были бы неэтичны и способствовали бы утрате их дэ. Они верили в то, что делают. Они воссоздавали заново то, что было утрачено. Это было частью их профессиональной работы. Материалов у них почти не было, но была схема, которой они доверяли. И они наполняли ее живым материалом тщательно отобранных и переосмысленных ими преданий, создавая историзованные легенды, заменявшие ту часть истории, которая у других народов вообще отсутствует либо излагается в виде мифов.

Другое дело, что лучше и что хуже. Мы привыкли к тому, что мифы — это мифы. С них иной спрос. Но в чжоуском Китае в силу уже рассматривавшихся причин мифов и тесно связанного с ними героического эпоса практически не было, как не было их и в Шан. Точнее, они не занимали того места, которое имели в истории и культуре других древних народов. Если и существовали их обрывки, то на задворках официальной культуры. Поэтому место мифов и эпоса заняли приведенные, так сказать, в должный историографический порядок историзованные легенды, выглядевшие весьма правдоподобно, но не ставшие от этого более правдивыми, чем мифы, боги и герои у других народов.

Создание идеологической доктрины, оформление генеральных принципов небесного мандата и этического детерминанта, разработка на основе идеологической схемы историзованных легенд, заполнивших пустоты древней истории назидательными символами, — все это было завершающим и затянувшимся на столетия аккордом, сопровождавшим крушение Шан и утверждение Чжоу. Обеспечив себя идеологической броней, чжоуские правители могли существовать спокойно. Они могли утратить реальную власть, но сохраняли при этом свой высочайший сакральный статус. Их власть была легитимной, пока они хранили накопленное первыми чжоускими правителями дэ. А со временем, когда они явно утратили свое дэ, что было очевидно уже в годы жизни Конфуция, который не мог не заметить это, делала свое дело инерция. Впрочем, определенную роль сыграла и специфика политической ситуации в Чжунго в периоды Чуньцю и Чжаньго, о чем будет идти речь во втором томе данной работы.

Усилия первых чжоуских правителей не пропали даром. Военные и политические успехи, равно как и идеологические новации (доктрина небесного мандата и принцип этического детерминанта), заложили основу прочной власти. Но какой она была? Как была организована? Эти вопросы заслуживают специального внимания, и о них теперь пойдет речь.

Шан, как о том специально уже говорилось, было протогосударством. Развитым и структурно сложным, с впечатляющей урбанистической цивилизацией в качестве его материальной, да и духовной основы. В процессе политогенеза, — если теоретически представить его в виде некоей иерархической лестницы стадий-ступеней, — шанцы занимали весомую вторую ступень, пройдя за несколько веков путь от первой ступени, простого протогосударства, каковой была, видимо, политическая структура тех же шанцев во времена Пань Гэна или протошанцев эрлиганской фазы, ко второй — к развитому и сложному протогосударству, опиравшемуся на урбанистическую цивилизацию аньянской фазы.

Ранних протогосударств было много и тогда, когда аньянское государственное образование (вторая ступень политогенеза) уже абсолютно господствовало, задавало тон в бассейне Хуанхэ. Здесь следует еще раз напомнить о теории трибализации М.Фрида, согласно которой окружавшие политическую структуру шанцев примитивные этнические общности быстрыми темпами структурировались, превращаясь в этнополитические образования типа племенных протогосударств.

Вспомнить о ней тем более важно, что в привычной для всех нас марксистско-истматовской трактовке процесса генезиса классового общества и государства все выглядело иначе. Марксизм не считал племена государственными образованиями по той причине, что не видел в них ни частной собственности, ни классов. А что представляли собой образования, привычно именовавшиеся единым принятым и вроде бы понятным всем термином («племена»), теорию истмата не интересовало. К тому же в те годы, когда закладывались основы марксизма, марксистского понимания исторического процесса, разница между механическими и органическими этническими общностями антропологической наукой не была еще выявлена, а когда создавались основы истмата, на достижения буржуазной антропологии не принято было ориентироваться. Так и получилось: наука ушла вперед, а истмат упрямо повторял зады некоторых теорий прошлого века.

Имея все это в виду, нужно еще раз напомнить: процесс политогенеза начинается с формирования надобщинных политических структур типа протогосударства-чифдом (вождества) и не связан с возникновением частной собственности и тем более классов и классовых антагонизмов. Вырывающиеся в ходе этого процесса (имеется в виду первичный политогенез, т.е. образование протогосударственных структур там и тогда, где и когда ничего подобного еще не существовало) вперед ранние политические образования вначале являли собой небольшие и структурно простые протогосударства, нередко обретавшие храмовую форму (храм как связующий центр политической общности).