Что касается предысторических времен, то о них мы можем судить лишь по данным археологии. Эти данные хорошо уже известны и детально изучены специалистами-археологами. На всех основных языках мира, включая и русский, есть обстоятельные публикации, в которых подробно рассказано о характере жилищ и формах поселений палео- и неолитических людей в Китае, об использовавшихся ими орудиях производства, утвари (в первую очередь керамической), пище и одежде, а также о некоторых элементах их духовной культуры, будь то погребальный обряд, ритуально-церемониальный центр ^(святилище, храм) или рисунок, орнамент. К сожалению, большего археология дать не в состоянии, во всяком случае для дописьменной эпохи. С появлением письменности все изменяется, так что далеко не случайно письмо как таковое является едва ли не первым показателем, основным признаком, свидетельствующим о переходе того либо иного социума в его новое качество, о появлении очага цивилизации, урбанизованной протогосударственности.

Шан и начало Чжоу (XIII—VIII вв. до н.э.) — первый период существования урбанизованного цивилизованного государства в Китае, время становления основных его параметров, о чем уже достаточно полно было рассказано в предшествующих главах. Древнекитайский социум существовал и трансформировался в рамках государства, обретая свои основные формы и признаки под прямым влиянием и воздействием со стороны государственной, административно-политической структуры. Но в отличие от государства социум — своего рода живой организм, причем не только вследствие того, что растет и изменяется (это можно было бы сказать и о государстве), но прежде всего и главным образом потому, что являет собой совокупность живых людей, чей образ жизни наряду с некоторыми общими для определенного уровня эволюции признаками (деление на социальные страты, земледелие и ремесло как основные формы хозяйства и т.п.) имеет много уникальных черт, свойственных именно ему.

Речь не о том, что ничего похожего не было у иных социумов, как соседних с китайским, так и очень далеких от него. Имеется в виду совсем другое: древнекитайский шанско-раннечжоуский социум интересен тем, что он собой реально представлял. Уникальность его — в свойственной именно ему совокупности черт и признаков. Именно она как таковая отличает его от всех других, и благодаря обилию письменных источников мы имеем много материалов, позволяющих вскрыть и продемонстрировать эту совокупность и ее уникальность.

Одно предварительное замечание. За полутысячелетие от начала аньянского этапа с его развитой цивилизацией и урбанизацией и до перемещения чжоуского вана на восток, даже до начала периода Чуньцю, древнекитайский социум, разумеется, эволюционировал, о чем в необходимых случаях будут делаться специальные оговорки. Однако важно подчеркнуть главное: полутысячелетие, о котором идет речь, представляло собой период становления основных параметров и государства, и социума. Это значит, что перед нами единый процесс на его определенном — в данном случае начальном — этапе. И мы вправе рассматривать его как нечто цельное, подверженное общим характеристикам и, если реалии не требуют оговорок, единой оценке. Итак, что же представлял собой шанско-раннечжоуский социум, как жили составлявшие его люди?  

С самого начала следует напомнить некоторые исходные постулаты. Дело в том, что институты, о которых теперь пойдет речь, хотя и в некотором смысле свойственны всему населению, присущи различным слоям его в неравной степени, во всяком случае на разных ступенях эволюции. Если в первобытном обществе, для которого страт вообще не существовало или они только начинали формироваться (генезис стратифицированной структуры на этапе, предшествующем формированию надобщинных политических, т.е. протогосударственных образований), каждый занимал свое строго определенное место в рамках рода, семьи и общины, то позже, когда появились кланы — а это, как упоминалось, прежде всего институты верхних страт, по меньшей мере вначале, — ситуация изменилась.

Другими словами, в стратифицированном социуме на этапе формирования протогосударственных образований складывались социальные корпорации высших страт. Более того, по мере их генезиса изменяли свое существо, свои привычные формы и прежние структуры, начиная с рода. Отсюда следует, что для развитого стратифицированного общества, каким был шанско-раннечжоуский социум, необходимо всегда иметь в виду разницу между верхами и низами. Стоит напомнить, что некоторые видные синологи, как М.Гране и А.Масперо, подчеркивали это различие в своих капитальных трудах и исходили в своем анализе именно из него еще свыше полувека назад (см. [220; 265]).

Целесообразно начать с того, что такое род. Эта проблема была в свое время весьма основательно запутана в отечественной историографии из-за того, что марксистские теоретики, начиная с Ф.Энгельса, выдвинули много необоснованных и жестких постулатов. Воспринимая вслед за Энгельсом предположение Л.Г.Моргана о том, что патриархальному роду чуть ли не везде обязательно должен был предшествовать матриархат, отечественные историки, воспитанные на принципе безусловного принятия марксистских постулатов, закрепленных, к слову, в обязательных для всех позициях истмата, буквально вынуждены были поддерживать идею существования матриархата. Ситуация кардинально изменилась лишь два-три десятилетия назад, когда постулаты истмата стали подвергаться сомнению уже вслух, на страницах научных изданий.

Ныне идея матриархата, как и представления о рабстве и рабовладельческой формации в древнем мире вообще и на Востоке в частности, ушла в прошлое. Но что же такое тоща род и как быть в тех случаях, когда сама идея рода первоначально и вполне очевидно связана с женским началом? Если это не свидетельство существования матриархата, то что же это?

М.В.Крюков в свое время убедительно показал, что хорошо известный синологам знак «син» (род), идеограмма которого состоит из элементов «женщина» и «рождать», к матриархату не имеет никакого отношения, а в раннем своем варианте даже не имел знака «женщина» — его заменял иероглиф «человек» (см. [54, с.112-113]). Можно добавить к этому, что сама по себе идея рождения всегда и безусловно имела отношение прежде всего к женщине, но это не имеет никакого отношения к постулированному марксизмом матриархату. Приоритет женского начала в форме матрилинейности существовал, как известно, лишь в виде исключения в небольшом числе этносов, причем и там во главе социальных групп стояли обычно не женщины, но мужчины, пусть не отцы, а братья матерей. Представления же об амазонках — лишь навеянные некоторыми особенностями подобного рода этносов мифические конструкции, не более того.

Шанско-чжоуские роды были строго патриархальными, восходившими, скорее всего, к тотемным обозначениям глубокой древности. Тотемные самоназвания этнической общности или, по мере ее разрастания, некоторой ее части со временем обычно превращались в этнонимы и, переходя на обозначение местности, ще данная этническая группа обитала, — в топонимы. Впрочем, связь между этнонимом и топонимом подчас бывала и обратной. Шанцы, например, скорее всего, стали называться по наименованию местности (Шан-и, поселение Шан), так как их родовым знаком, этнонимом, было Цзы — если иметь в виду родовой знак правящего дома.

Впрочем, этнонимов и топонимов, которые могли быть родовыми обозначениями, восходящими к тотему, а могли уже быть и клановыми, восходящими к эпониму — т.е. к имени того реального близкого предка, которому было пожаловано владение и потомки которого стали именоваться по этому топониму или по имени упомянутого предка (по его личному, но не родовому имени), — было во времена Шан и в пределах юрисдикции шанского вана немало. Дин Шань, исследование которого уже в этой связи упоминалось, определил в гадательных надписях около 200 такого рода этнонимов, т.е. родовых и клановых имен шанцев и нешанцев, включая этнотопонимы, которые были наименованиями отпочковавшихся от правящей родовой группы вана (род Цзы) подразделений, правители которых в качестве эпонимов дали новое название основанным ими группам, т.е. кланам.