Проведший анализ данных надписей на этот счет Чэнь Мэн-цзя зафиксировал несколько десятков терминов, имевших отношение к обозначению должностных лиц различных рангов и рода деятельности. Речь идет о должностных наименованиях, более или менее устойчиво употреблявшихся в сходных контекстах. Сам Чэнь Мэн-цзя подразделил их — на мой взгляд, не очень удачно — на три группы: чэнь-чжэн (администраторы), у-гуань (военные) и ши-гуань (канцеляристы). К первой он отнес чэнь во всех их, до двадцати, вариантах (ван-чэнь, до-чэнь, сяо-чэнь и пр.), которые в надписях обычно выступали как исполнители, помощники, уполномоченные ваном его посредники в общении с людьми (вспомним о сяо-чэнь, которые должны были отдать крестьянам-чжун приказ сеять просо). Вторая включала в себя должности руководителей, имевших отношение к военному делу и охоте (ма — конюшие, шэ — лучники, цюань — псари, ту — копьеносцы и др.). Имеется в виду, что речь идет о соответствующих начальниках в рамках каждой из упомянутых категорий. В третью и наиболее значимую именно в административном плане группу входили руководители важнейших служб системы управления — инь и до-инь (советники вана), ци и ши-ци (жрецы и гадатели), ли, до-ли, бу, до-бу (чиновники— делопроизводители, канцеляристы), гун, до-гун (руководители ремесленных корпораций) и т.п. (см. [151, с. 503—522]).

За пределами внимания при такой раскладке штатных должностей остались различия в рангах, т.е. в соотносительной значимости должностных лиц. Нельзя утверждать, что такого рода различия по данным надписей было легко вычленить. Но кое-что все же сделать в этом смысле можно. Так, нет сомнений, что в шанском обществе, как и в других аналогичных ему, существовала определенная и достаточно строгая корреляция между степенью генеалогического родства, рангом, титулом и должностью. И если принять это во внимание, взять за норму (хотя вполне могли быть и бывали исключения), то мы вправе для начала выделить пусть узкий, но, без сомнений, весьма влиятельный слой высших должностных лиц, административной элиты. К нему принадлежала титулованная родня вана, включая прежде всего правителей уделов, представителей кланов Ван-цзу и Доцзы-цзу, а также, видимо, должностных лиц высшего ранга, таких, как советники вана (инь, до-инь), быть может, также и жрецы-гадатели (ци, ши-ци). Из сохранившихся и зафиксированных Сыма Цянем преданий известно, что Чэн Тан взял себе на службу мудрого И Иня (А Хэна), который стал по его поручению управлять шанцами [132, гл. 3, с. 57—58]. Сыма Цянь утверждает, что потомки И Иня продолжали исполнять функции главных советников и при преемниках Чэн Тана [132, гл. 3, с. 58; 86, т. 1, с. 166—171], а фамилия советников стала нарицательным обозначением должности. Иньские надписи, в которых упоминается термин инь (до-инь), подтверждают факт существования советников-инь в системе шанской администрации и дают основание предположить, что их статус был весьма высоким, что вполне соответствует легенде об И Ине.

Ко второму по административной иерархии слою принадлежали, видимо, те, кто были помощниками, исполняли поручения вана, т.е. гражданские чиновники разряда чэнь, а также руководители различных служб управления, в том числе и военные. Возможно, даже как бы само собой разумеется, что по меньшей мере у некоторых из них были свои помощники, мелкие канцеляристы и уполномоченные, чиновники-слуги. На основе имеющихся надписей различия такого рода не выявляются, во всяком случае пока. Но хорошо известна сама практика использования слуг и даже домашних рабов в качестве порученцев хозяина, так что не исключено, что часть упомянутых в схеме Чэнь Мэн-цзя должностных лиц обозначали администраторов именно этой, низшей категории аппарата власти.

Наконец, не стоит обходить вниманием и всех остальных лиц, так или иначе причастных к власти, будь то слуги или домочадцы власть имущих, солдаты (лучники, копьеносцы, обслуга колесниц) или ремесленники разных категорий, от кузнецов до портных. Все они так или иначе были причастны к аппарату власти, а старшие из их числа имели и соответствующие должности.

Как бы то ни было, но вся эта огромная и пестрая по занятиям и сферам деятельности масса людей, концентрировавшаяся в основном в столичной зоне, была в некотором смысле сердцевиной всего общества. Без деятельности аппарата власти и обслуживающих его слоев шанское общество не могло бы существовать — точнее, оно существовало бы на уровне неолитической племенной периферии с характерными для нее аморфно-сегментарной клановой структурой и принципом механической солидарности. Развитым урбанистическим цивилизованным протогосударством оно могло стать только при условии формирования того самого аппарата администрации, о котором идет речь: чиновники, воины, жрецы, обслуживающие верхи ремесленники и слуги в этом смысле были и порождением, и условием существования сколько-нибудь развитого стратифицированного общества, существующего в форме политической структуры, протогосударства.

Собственно говоря, именно существование разветвленного и численно весьма значительного аппарата власти, привилегированных верхов с их изысканными потребностями и явственно формирующимся престижным потреблением сыграло, видимо, решающую роль в становлении тех отличий, которые обусловили большой и резкий скачок в сфере духовной культуры Шан на аньянском этапе существования протогосударства. Частично эти сдвиги, не имеющие корней в местном неолите и даже в раннешанских слоях эрлитоу-эрлиганской фазы развития, обязаны своим происхождением, как уже упоминалось, влияниям извне. Частично они были результатом интенсивного автохтонного развития.

Начнем с того, что, в отличие от протошанцев эрлитоу-эрлиганской фазы, аньянское протогосударство было знакомо с развитой иероглифической письменностью. Это само по себе еще мало о чем говорит, если не принять во внимание тот факт, что между знаками-тамгами из Баньпо и аналогичными знаками на керамике из Чжэнчжоу лежит несколько тысячелетий и что все это время письмо практически топталось на одном месте, не совершив заметного шага вперед, тоща как за два-три века, отделяющих эрлитоу-эрлиганскую фазу от аньянской, произошла подлинная революция.

Факты говорят о том, что почти на пустом месте возникла развитая иероглифическая письменность, по основным своим параметрам сопоставимая с ближневосточной. Если прибавить к этому выводы некоторых лингвистов о параллелях между древнекитайским и индоевропейскими языками и напомнить, что система календарного счисления, включая членение года на 12 месяцев с использованием дополнительных вставных (7 на 19 лет) и применение 60-ричного цикла для исчисления дней, тоже копирует древневавилонскую, как и система 12 знаков зодиака (в Шан—12 циклических знаков), то трудно удержаться от предположения, что не одни только боевые колесницы прикатили в Аньян с далекого Запада. Об этом уже шла речь, а подробней о связанной со всем этим аргументации говорилось в одной из моих книг (см. [17, с. 297—302]).

Кроме письма и календаря обращает на себя внимание искусство, проявившееся прежде всего в изящной тонкой резьбе, скульптурных изображениях и бронзовом литье. Что касается сосудов из бронзы, то они были известны и в доаньянское время, причем в эрлиганских мастерских их изготовляли с весьма высококачественным орнаментом, хотя и уступающим по изяществу и изысканности орнаменту на аньянских сосудах. Аньянские сосуды из бронзы по сравнению с эрлиганскими — едва ли не вершина возможного, в чем легко убедиться, взглянув на коллекции таких сосудов в музеях или хотя бы просто ознакомившись с соответствующими каталогами. Совершенная форма, включая изделия в виде животных (например, слона), тонко выдержанный стиль орнамента, вычурность резьбы — все это бросается в глаза и свидетельствует о высочайшем искусстве квалифицированных мастеров бронзового литья, которые явно не зря ели свой хлеб. Аньянская круглая каменная скульптура, в том числе из очень твердых пород (мрамора и яшмы), тоже демонстрирует высокое мастерство и развитый художественный вкус, оттачивавшиеся веками. Это же относится к резьбе по дереву и кости, к сосудам из белой глины, к архитектурным украшениям крупяных построек и т.п.