По данным «Лицзи», правитель-ван имел семь храмов предков: один воздвигался в честь основателя клана, остальные шесть посвящались трем ближайшим предкам-предшественникам из нечетного (чжао) и трем из четного (му) поколения. С каждым следующим поколением менялся, если так можно выразиться, личный состав шести предыдущих поколений предков-предшественников, но их всегда должно было быть шесть: трое чжао и трое му. У князей-чжухоу, правителей царств, такого рода храмов либо алтарей предков должно было быть пять — в честь двух предков-му, двух чжао и первооснователя клана; у дафу — три, причем опять-таки один храм в честь основателя клана, один — предка-му и один — предка-чжао. Выходцы из числа знати — служивые-ши имели только один храм, чаще скромный алтарь предков. Что же касается простолюдинов, то им храмов в честь предков не полагалось вовсе [120а, т.ХХ, с.569].

О нормах траура немало сказано во многих древнекитайских источниках, начиная с «Шуцзина». Но наиболее полно вся система траура освещена в «Лицзи»^[24]. В самом кратком изложении суть ее сводится к тому, что знатные лица, тщательно соблюдающие счет родства, обязаны были носить траур не только по близким родственникам, но и по всей родне, включая весьма, по европейским понятиям, отдаленную. Разумеется, срок траура при этом сильно варьировался, от трех лет по отцу и матери до немногих месяцев по отдаленным родственникам. Видимо, можно было менять и характер траура, его строгость. Но главное — принцип.

Траур по родителям предусматривал уход с должности на весь срок траура. Справедливости ради следует сказать, что в источниках светского характера (т.е. в таких, где нет специального внимания к ритуальным проблемам вроде траура) о траурных обрядах мало материала. Мне лично в чжоуских текстах (как доконфуцианских, так и более поздних) не встречалось ни одного случая, когда бы упоминалось о том, что правитель, сановник или чиновник ушел с должности из-за того, что его отец умер. Напротив, он, как правило, с радостью и готовностью занимал опустевший трон или освободившуюся, но по наследству переходившую именно к нему должность. Так что одно дело -норма траура и совсем другое — реалии жизни. Позже, в конфуцианской империи, эти нормы соблюдались несколько жестче. Но не намного. В чжоуском же Китае они были, видимо, факультативны, может быть, вообще лишь декларировались, но в реальности соблюдались мягче, чем то было в теории. И разумеется, все это необходимо учитывать, когда идет речь о реалиях траура как нормы ритуального поведения в древнем Китае.

Тем не менее сам факт детальной разработки ритуального церемониала, связанного с трауром по всей родне, убедительно свидетельствует о формализации культа предков. Причем важно подчеркнуть, культа предков среди привилегированных верхов, но не в среде простолюдинов, где все всегда обстояло намного проще, где храмов и алтарей в честь умерших предков в раннечжоуское время вообще еще не было, как не существовало и норм обязательного, фиксированного траура. Зато в крестьянских низах больше внимания уделялось религиозным верованиям, обрядам и культам, которые были слабо заметны на уровне официального церемониала верхов, преимущественно отраженного в текстах.

Многое в этой схеме остается не вполне ясным. Но одно бесспорно: храмы и алтари предков в чжоуское время полагались не всем, это была прерогатива знати. Соответственно и культ предков не должен был быть одинаковым для всех — во всяком случае, в то отдаленное время, когда его нормы только создавались. Сам термин чжао-му, скорее всего, восходит ко временам Чжао-вана и его сына Му-вана, и, следовательно, сама система чжао-му формализовалась и стала использоваться в качестве нормативной в сфере культа предков лишь после Му-вана. Ритуальный смысл культа предков, таким образом, достаточно строго коррелировал со всей сложной системой родового и кланового родства, которая поддерживалась только и именно среди знати. Это нашло свое едва ли не наиболее яркое и впечатляющее отражение в практике траура по умершим.  

В источниках мало материалов о крестьянских верованиях и обрядах. Даже в книге народных песен, тщательно отредактированной конфуцианцами, их весьма немного. Но насколько можно судить по всей совокупности данных, включая более поздние, ханьские, когда в рамках религиозного даосизма возродились многие из древних народных религиозных представлений, мифов, магических и знахарских приемов и т.п., народные низы имели свой примитивный и восходивший к отдаленным временам первобытности комплекс религиозных верований, представлений и обрядов.

В этом комплексе легко обнаружить следы тотемизма, представленные как в легендах о чудесных рождениях далеких предков, так и в сохранившихся позже и собранных ханьских мифах. Большую роль играли также анимистические верования: и в шанских надписях, и в чжоуских текстах можно найти упоминания о поклонении духам явлений природы, будь то река или гора, дождь или ветер, не говоря уже о Земле (алтарь шэ). Объектом анимистического поклонения были животные, некоторые растения. Был развит и культ мертвых с представлением о том, что каждый человек имеет две души, по и хунь. Душа по после смерти уходит с человеком под землю и превращается в дух гуй, который — если не приносить ему жертвы — может стать злым и опасным для живых. Душа хунь, напротив, после смерти улетает на небо и превращается в дух шэнь. Но не у всех был дух шэнь. Им обладала только знать — те, кто имел право на храм предков в системе чжао-му. К тому же жизнь на небесах не была вечной, она продолжалась, видимо, столько, сколько это было оговорено нормами чжао-му. Право на вечное пребывание на небе в форме шэнь имели немногие, вроде шанских шан-ди или первопредков вана и знати в системе чжао-му.

Среди народных верований немалое место занимал традиционный земледельческий культ плодородия и размножения, отголоском которого были как обряды на поле цзе, так и широко представленные в песнях весенние и иные праздники плодородия, совпадавшие по времени с любовными встречами молодых. Сохранились также упоминания о древних магических приемах, практиковавшихся на чжоуских полях в дни суровых засух, когда жрицы нагими выставляли себя солнцу. Иногда совершался и магический обряд оплодотворения на погибающем от засухи поле — дабы стимулировать желанный дождь.

Вообще обряды и культы, связанные с земледелием и обеспечением плодородия земли, играли весьма важную роль и были распространены в народе. Любая деревушка имела свой алтарь шэ, вследствие чего данный термин наряду с другими использовался для обозначения общинной деревни. На нем совершались жертвы и обряды в честь земли и плодородия, а также в иных торжественных случаях. Аналогичные алтари шэ были в городах и уделах, у правителя-вана и князей-чжухоу. Возле них весной и осенью совершались обряды жертвоприношений, сопровождавшиеся всеобщим праздником. Разрушить алтарь шэ означало нанести роковой удар, а то и погубить общность, которой он принадлежал.

Все изложенное позволяет заключить, что наиболее древние верования, ритуалы и культы были в определенной мере общими для всех, будь то правящие верхи или трудящиеся низы. Однако в то же время некоторые из них после перехода к урбанистической цивилизации стали достоянием соответственно верхов или низов. Так, например, весенние пляски на полях и магические обряды плодородия были в шанско-чжоуское время ближе к простонародным обычаям, тоща как апелляция к предкам и вообще культ предков практиковались преимущественно среди правящих верхов. И все последующее развитие системы верований и культов шло в направлении обособления, если даже не противопоставления религиозных верований и обрядов в разных социальных слоях чжоуского Китая.