Восточный поход Чжоу-гуна был завершающим аккордом всей драматической истории,- связанной с крушением Шан. На сей раз стратегия чжоусцев была иной, нежели в 1027 г. до н.э. Мятежное государство должно быть ликвидировано, стерто с лица земли — такой была ярко выраженная воля Неба. И эта воля должна быть реализована победителями. Ситуация стала до предела ясной. Необходимо было лишь довести дело до-логического конца, до полной ликвидации мятежного и осужденного самим Небом на гибель государства Шан, поэтому теперь оставалось только решить судьбу шанцев. Часть их была переселена во вновь образованный удел Сун, править которым было поручено представителю боковой ветви дома Шан, упомянутому Сыма Цянем Каю. Другая часть была переселена на земли нового удела Вэй, который был пожалован Кан-шу, брату У-вана и Чжоу-гуна. Еще одна часть перемещена в удел Лy, наследственное владение самого Чжоу-гуна, которым стал управлять его старший сын. Заметная доля шанцев, причем наиболее квалифицированных в первую очередь (речь идет и о военной, и об административной, и о ремесленно-строительной квалификации) , оказалась в районе р. Ло, где было начато под руководством Чжоу-гуна строительство новой столицы чжоусцев, о которой мечтал еще У-ван. Наконец, очень небольшая часть шанцев осталась в старых местах.
Словом, шанцы были расчленены по меньшей мере на пять частей, что было для них не только весьма болезненной операцией, но и концом их существования как единой процветающей этнической общности. Итогом перемещения шанцев и этнического смешения их с чжоусцами и иными народами — аборигенами тех мест, куда они были выселены (или тоже перемещенными по воле чжоуских правителей в те же места), была окончательная ликвидация Шан как государства и уничтожение шанцев как народа.
Это все было сделано максимально деликатно, без вызывающих эксцессов, столь обычных в аналогичной ситуации в других регионах мира, особенно древнего или средневекового Востока. Даже напротив, с подчеркнутым пиететом по отношению к предкам шан-ди, которые все еще продолжали считаться единственной божественной небесной силой, почитаемой в бассейне Хуанхэ, в Чжунго. Впрочем, теперь самое время несколько подробнее остановиться на том, как в начале эпохи Чжоу изменялись, переосмысливались субъекты такого почитания.
Речь пойдет о все тех же шан-ди, Шанди и Небе. Проблема шан-ди и Шанди остается пока неясной и нуждается, как уже было замечено, в специальном исследовании. Но кое-что в предварительном плане может быть по этому поводу сказано хотя бы потому, что бросается в глаза и требует соответствующих пояснений.
Следует начать с того, что в китайском языке, особенно древнем, число грамматически не выражено. Это подчас очень мешает исследователям, затрудняя понимание смысла текста. Но пожалуй, самый показательный в подобном смысле случай как раз наш. Кого имели в виду шанцы, когда упоминали в надписях термины ди и шан-ди? До последнего времени большинством специалистов, в том числе и мною, считалось, что в одном случае (ди) имелись в виду просто божественные предки, а в другом — Высший первопредок, т.е. Шанди. Именно так, с большой буквы, о нем обычно и упоминается в современных работах. Между тем с доказательствами здесь обстоит дело очень слабо.
Прежде всего, в шанских надписях шан-ди никак не выделяется рядом с ди — равно упоминаются оба термина. Практически они были взаимозаменяемыми. Но гораздо важнее то, что в случае конкретных жертвоприношений шанцы упоминают каждого из своих ди поименно, отмечая число пожертвованных в его честь пленников или животных, тогда как в честь шан-ди (т.е. ди без имени) о жертвоприношениях, насколько мне известно, ни в одной из надписей не говорилось. К этому стоит добавить, что не было, насколько можно судить, и храмов в честь Шанди — они были лишь в честь того или иного из ди — с конкретным именем. Словом, создается впечатление, что термином шан-ди шанцы оперировали лишь для того, чтобы подчеркнуть статус и местонахождение своих ди (верхние предки).
Если это так, то следует считать, что единственными субъектами божественного почитания в Шан были предки их правителей, ди, подчас именовавшиеся конкретными именами, а в других случаях иногда упоминавшиеся как нечто сводное целое с определением шан (шан-ди). О более высоком по сравнении с простыми ди первопредке Шанди в этом случае говорить нет оснований. Не было у шанцев первопредка в ранге высшего божества, которого они предпочитали бы прочим предкам, что следовало бы — будь у них такой первопредок Шанди — считать само собой разумеющимся.
Чжоусцы, заимствовавшие от Шан практически всю культуру, включая и духовную, хорошо это знали. Именно потому У-ван, завоевав Шан, принес в храме шанцев жертву в честь шанских ди — выше их просто не было субъектов божественного почитания ни в Шан, ни, естественно, у чжоусцев. Духовный дискомфорт, связанный с таким немаловажным обстоятельством, не только побуждал победителя У-вана сохранять шанское государство с его культом божественных предков-ди, но и буквально терзал правителя чжоусцев, просто не знавшего, не понимавшего, как ему в создавшихся обстоятельствах обрести легитимность, обусловливавшуюся везде и во всяком случае в древности, как известно, именно божественной санкцией.
Своих божеств у чжоусцев не было. Можно было бы по примеру шанцев создать божественный культ собственных предков, и кое-что в этом направлении, видимо, делалось — вспомним историю с металлическим сундуком, когда Чжоу-гун апеллировал по шанскому стандарту к чжоуским предкам. И честно говоря, заменить шанских предков на чжоуских было бы не так уж и трудно, просто заимствовав при этом шанские термины (ди) и все прочие стандарты. Но сложность была в том, что чжоусцы, в отличие от шанцев, управляли большой и гетерогенной в этническом плане страной. Им мало было перенести акцент в формировании субъектов божественного культа с шанских предков на своих. Нужно было создать божественную силу, которая, встав над шанцами, чжоусцами и всеми прочими племенами и этническими общностями Чжунго, оказалась бы безусловным и общепризнанным субъектом высшего культа для всех.
Именно это и было сделано, когда чжоусцы — скорей всего, здесь решающую роль сыграл Чжоу-гун — превратили шанских шан-ди в своего Великого Владыку Шанди, идентифицированного с Небом, которое теперь стало считаться в первую очередь местожительством и как бы alter ego, воплощением Шанди. Шанди оказался во всех отношениях удобным вариантом. Он по-прежнему не обладал обликом, имел прямое отношение к обозначению предков, быть может, даже стал считаться кем-то вроде Всеобщего Божественного Первопредка, но при этом его статус в качестве предка постепенно отходил на задний план, а его Всеобщность и Божественность выходили на авансцену и подкреплялись авторитетом Неба, которое в свою очередь было обожествлено чжоусцами, чей правитель стал считаться сыном Неба. В дальнейшем Небо и Шанди оказались взаимозаменяемыми терминами, причем Небу стало отдаваться явное предпочтение. Однако это было только началом. Началом, настойчиво требовавшим продолжения.
Казалось бы, дело сделано. Шанцы сметены с лица земли, во всяком случае, как политическая сила. Владычеству чжоусцев вроде бы ничто более не угрожает. С субъектом высшего божественного культа все улажено. Великая миссия Чжоу-гуна успешно завершена. Но так ли все было на самом деле? Ведь несмотря на трансформацию Шанди и Неба, проблема легитимности власти, столь остро стоявшая в бассейне Хуанхэ именно потому, что политическая культура населения была ориентирована на шанскую идеологию высшей власти, как бы повисла в воздухе. Пусть чжоусцы сумели одолеть шанцев во второй раз, ликвидировали государство Шан и даже заставили самих шанцев строить для них новую столицу в новом центре нового Чжунго. Но значит ли это, что чжоусцы тем самым утвердили свое право на власть в Поднебесной и что при новой раскладке сил не встанет снова вопрос о легитимности их власти?
