Итак, собственно шанское протогосударство было сравнительно небольшим анклавом в море неолитического населения бассейна Хуанхэ. Не исключено, что аналогичные анклавы существовали параллельно с аньянским и в других частях территории этого обширного бассейна. Но помимо достаточно спорно трактуемых данных археологии (имеются в виду стоянки аньянской фазы вне Аньяна и Шан — см. [177, с. 309—317]), такое предположение мало чем подкрепляется. Во всяком случае, нет оснований говорить о тесной близости упомянутых стоянок к анклаву Шан и тем более к аньянскому протогосударству как вполне определенной цивилизационно-политической структуре. Соответственно о шанцах как таковых речь может идти лишь применительно к тому ограниченному в основном пров. Хэнань поясу нэй-фу, который уже был вкратце охарактеризован.
Этот анклав был достаточно замкнутым, даже если принять во внимание постепенное его территориальное расширение, освоение шанцами новых земель и адаптацию пленных иноплеменников, приобщение к культуре Шан соседей, в первую очередь чжоусцев, о которых речь впереди. Замкнутость его заключалась прежде всего в высоком потенциале цивилизационного наследия, которым шанцы резко отличались от своих в основном еще живших на стадии неолита соседей. И хотя соседние этнические общности под воздействием Шан быстрыми темпами три-бализовались и преодолевали барьер культурных различий, он все же оставался на протяжении всех двух-трех веков существования аньянского протогосударства.
Практически это значит, что для внешнего мира шанская этнополитическая общность, несмотря на ее отчетливое деление на две разных зоны — центральную и удельно-региональную, — была чем-то единым и цельным. В какой-то мере так именно оно и было. Для вана, например, естественной и само собой разумеющейся была обязанность заботиться об урожае на всей территории Шан. Вот типичная надпись: «В Шан (т.е. в центре, в зоне вана. — Л.В.) получен урожай, на восточных землях получен урожай, на южных землях получен урожай, на западных землях получен урожай, на северных землях получен урожай» [151, с. 316]. Если принять во внимание и другие надписи аналогичного характера («Как обстоят дела с урожаем [там-то]?», «В Цзин получен урожай», «[Там-то] собрали урожай» [151, с. 315—316]), то вырисовывается вполне определенная картина. Урожай — дело огромной важности. Все должны его иметь. И ван как высший руководитель, как носитель сакральной благодати, как посредник, общающийся с миром «верхних предков», от благоволения которых в немалой степени зависит урожай (в надписях немало просьб к предкам о дожде и т.п.), не может не быть вовлечен в это первостепенное для любого оседло-земледельческого общества дело.
В собственной центральной зоне на сакральных больших полях ван лично участвовал в ритуале первовспашки, по отношению к землям удельной зоны он проявлял необходимый интерес, свое царственное внимание, что позволяло как бы передать и этим отдаленным от столицы землям благословение его лично и стоящих за его спиной «верхних предков». Само собой при этом разумелось, что, получив благословение вана и предков, чем сакрально обеспечивался урожай, собравшие урожай региональные подразделения в лице их титулованных владельцев уделов обязаны как-то вознаградить вана. Вознаграждение в описываемое время еще не имело характер налогов, даже регулярных натуральных взносов или дани. Во всяком случае, в текстах нет упоминаний подобного рода. Зато в надписях немало говорится о службе вану. Собственно, именно она и была, скорей всего, той формой платы, которой владения удельной зоны были обязаны расплачиваться с ваном.
Служба была, видимо, разнообразной. Подчас она приобретала форму признательности центру за его заботу, что вполне могло выражаться в виде подарков и подношений. Как показывают специальные исследования, система дара и отдара, обязательного дарообмена, восходящего к реципрокным связям глубокой древности, играла весьма серьезную сакрально-символическую и социально-политическую роль в жизни чжоусцев после их победы над Шан (см. [52]). Это позволяет предположить, что и в Шан аналогичная система взаимоотношений занимала свое место в контактах вана с его вассалами. Но служба имела и более прагматичные формы. Речь идет об элементарном выполнении «дела вана», о чем есть данные в надписях.
«У выполнит дело вана или У не станет его выполнять?» — так сформулирован вопрос в одной из них [151, с. 317], причем запись такого рода отнюдь не единична. «Дело вана» в подобного рода записях — прежде всего военная служба, что всегда отличает взаимоотношения правителя с его вассалами: «Фу Хао (речь идет о жене У Дина, имевшей собственный удел. — Л.В.) выставит 3 тыс. человек. И еще люй (полк? — Л .В.) в 10 тыс. человек. Всего 13 тыс. человек против цянов» [151, с. 276]; «Приказываю Доцзы-цзу вместе с Цюань-хоу напасть на Чжоу. Выполните дело вана» [151, с. 496]. Обратим внимание: в обеих записях войска удельных правителей соединяются с войсками центра для выполнения определенного поручения, т.е. для военных действий против того или иного воинственного соседнего племени (дружина Доцзы-цзу и полк-люй в приведенных записях — войска вана).
Практически это означает, что организуется военная экспедиция, которая направится через земли и владения того либо иного из региональных правителей для борьбы с враждебными племенами внешней зоны.
Предполагается, что содержание войска ляжет на плечи поименованного в надписи титулованного владельца удела. Собственно, это и есть служба, выполнение «дела вана». Не исключено, что существовали и иные формы участия в выполнении поручений вана.
Быть может, жители уделов привлекались к трудоемкому строительству в центральной зоне престижных сооружений, особенно царских гробниц. Возможно, их представители участвовали и в работах на больших полях. Так бывало во многих аналогичных обществах. Но сведений такого рода в гадательных надписях нет, потому и сказанное остается лишь вероятным предположением. Как бы то ни было, служба вану, выполнение «дела вана», подарки и подношения ему, равно как и сакральные гарантии с его стороны, — все это создавало достаточно тесные и устойчивые по характеру взаимоотношения, которые скрепляли шанцев обеих зон в нечто этнополитически цельное.
Конечно, подобная цельность не была нерушимой. Расширение ранее освоенных территорий и естественная сегментация населения вели с неизбежностью к некоторому ослаблению связей на окраинах (принцип убывающей солидарности). В Шан это проявлялось в сепаратизме отдельных правителей уделов. Как то было выявлено специальными исследованиями, порой на границах возникали сложные политические конфигурации, разгорались междоусобные схватки, в ходе которых враждующие титулованные шанские правители обращались за помощью к соседним вождям варварских племен (см. [53, с. 14—17]). Такие центробежные тенденции не могли не ослаблять государственное образование Шан в целом. Однако нити, связывающие шанцев воедино, всегда были много более крепкими, чем противостоявшие им тенденции. Этому способствовал ряд факторов.
Во-первых, действие принципа убывающей солидарности компенсировалось этноцентризмом. Подобно цементу, он сплачивал всех шанцев, противопоставляя их, цивилизованных, враждебной варварской периферии. Даже те из региональных управителей, кто временами в поисках союзников апеллировал к вождям соседних с ними племен, всегда ощущали себя прежде всего шанцами. И разница между ними и нешанцами — наподобие различия между греками и римлянами с одной стороны и варварами с другой — не стиралась очень долго. В какой-то мере ее ослабляли, вероятно, брачные связи между вождями племен и шанской знатью. Но такого рода связи начали устанавливаться далеко не сразу. Из источников известен лишь один подобный пример — речь идет о матери знаменитого чжоуского вождя Чана, будущего Вэнь-вана, которая была родом из Шан и, видимо, в немалой мере благодаря которой Вэнь-ван вошел в историю помимо прочего как символ цивилизованности, культуры (вэнь).
