— Как вы себя чувствуете? — спросила она.
Он уселся в гостиной на диван. Оттуда было очень удобно рассматривать стол, за которым сидели миссис Вебстер и дети.
— Мне уже лучше, спасибо. Намного лучше, — сказал он. — Голова еще болит, и жар никак не спадет до конца. — Он приложил ко лбу тыльную сторону ладони. — Но мне уже лучше. Да, гораздо. Спасибо вам за помощь — сегодня утром.
— Может, вам еще что-нибудь нужно? — спросила миссис Вебстер. — Принести вам еще соку или чаю? Кофе, полагаю, тоже не повредит, но все же чай полезнее. А лучше всего выпить соку.
— Нет, нет, спасибо, — сказал он. — Я хочу просто немного здесь посидеть. Приятно наконец выбраться из постели. Я чувствую лишь небольшую слабость, только и всего. Кстати, миссис Вебстер…
Она выжидательно посмотрела на него.
— Мне показалось, сегодня утром заезжал мистер Вебстер? Я, разумеется, не против. Жаль только, что не удалось его увидеть.
— Да, заезжал, — сказала она. — Он тоже хотел с вами познакомиться. Я провела его в дом. Ему просто не повезло, он выбрал не то утро, ну понимаете, как раз, когда вы заболели. Я хотела вам кое-что рассказать о наших с мистером Вебстером планах, но подумала, что это не лучшее для таких разговоров время.
— Что рассказать? — спросил Карлайл встревоженно, чувствуя, что сердце у него уже сжимается от страха.
Она покачала головой.
— Ничего срочного, — сказала она. — Это подождет.
— Что рассказать? — повторила Сара. — Что рассказать?
— Что, что? — подхватил Кит, бросив свое занятие.
— Да угомонитесь вы, — сказала миссис Вебстер, поднимаясь на ноги.
— Миссис Вебстер, миссис Вебстер! — завопил Кит.
— Послушай-ка, молодой человек, — сказала миссис Вебстер. — Мне надо поговорить с твоим отцом. Отец сегодня болен. Так что успокойся и иди дальше лепить своих зверушек. А то, смотри, сестра тебя обгонит.
Сказав это, она из столовой направилась в гостиную, и тут зазвонил телефон. Карлайл перегнулся через стол и поднял трубку.
Он услышал уже знакомое потрескивание на другом конце провода: звонила Эйлин.
— Да, — сказал он. — Что такое?
— Карлайл, — сказала ему жена. — Я знаю, и не спрашивай откуда, что дела у тебя сейчас идут неважно. Ты болеешь, да? Ричард тоже недавно заболел. Это какая-то зараза вокруг гуляет. Так вот, его постоянно тошнит. Он уже неделю не ходил на репетиции своей пьесы. Мне пришлось самой идти туда и обсуждать с его помощником детали постановки. Но я тебе не за этим звоню. Расскажи, как ты там?
— Рассказывать нечего, — ответил Карлайл. — Просто я заболел. Небольшая простуда. Но мне уже становится лучше.
— Ты все еще ведешь журнал? — спросила она. Вопрос его очень удивил. Несколько лет назад он говорил ей, что ведет журнал. Именно журнал, как он сказал тогда, а не дневник — как будто это что-то объясняло. Но ей он его никогда не показывал и не делал новых записей уже больше года. Он совершенно про него забыл.
— Я это говорю к тому, — объяснила она, — что ты должен описать в своем журнале все, что с тобой сейчас происходит. Что ты чувствуешь и что думаешь. Ну, ты понимаешь, все свои ощущения от этой болезни. Не забывай, что болезнь — сигнал организма о состоянии твоего здоровья. Она о многом может сказать. Так что веди записи. Понимаешь, о чем я? А когда поправишься, ты сможешь оглянуться назад и понять, что это был за сигнал. Перечитай свои записи позже, после болезни. Колетт так делала, когда однажды заболела.
— Кто? — спросил Карлайл. — О ком ты говоришь?
— Колетт, — ответила Эйлин. — Французская писательница. Ты же ее знаешь. У нас дома где-то лежала ее книга. «Жижи» или что-то в этом духе. Именно эту книгу я не читала, но сейчас я Колетт читаю постоянно. Я открыла ее для себя благодаря Ричарду. Она написала книжку о том, что думала и чувствовала, пока у нее была лихорадка. Во время болезни у нее была температура сто два градуса[8]. Иногда ниже. А иногда, наверное, и выше поднималась. Но сто два градуса — самая высокая температура, которую она тогда зафиксировала, ну, когда болела. В общем, важно то, что она описала все это. Попробуй тоже написать о своих ощущениях. Возможно, это окажется полезным, — сказала Эйлин и, совершенно неожиданно для Карлайла, засмеялась. — В любом случае, у тебя будет подробное почасовое описание твоей болезни, и ты сможешь его потом перечитать. По крайней мере, это время не пройдет зря. Сейчас болезнь для тебя — сплошное неудобство. А надо стараться извлечь из нее хоть какую-то пользу.
Карлайл прижал пальцы к вискам и закрыл глаза. Но она все еще ждала, что он что-нибудь скажет. А что он мог сказать? Ему было совершенно ясно, что она сошла с ума.
— Боже мой, — пробормотал он. — Боже, Эйлин. Я даже не знаю, что тебе на это сказать. В самом деле не знаю. Мне надо идти. Спасибо, что позвонила.
— Не за что, — ответила она. — Нам надо чаще общаться. Передавай детям, что я их целую. Скажи, что я их люблю. Ричард, кстати, тоже передает тебе привет. Хотя он сейчас и не встает с кровати.
— Пока, — сказал Карлайл и повесил трубку. Потом закрыл лицо руками. Он почему-то вспомнил, как толстушка Дебби точно так же закрыла лицо, выходя из его дома. Он опустил руки и посмотрел на миссис Вебстер, которая внимательно за ним наблюдала.
— Надеюсь, это не плохие новости? — спросила она, подвинув стул поближе к дивану, на котором сидел Карлайл.
Он покачал головой.
— Хорошо, — сказала она. — Это хорошо. Послушайте, мистер Карлайл, может, сейчас не самое лучшее время для такого разговора. — Она заглянула в столовую. Дети склонились над столом и были заняты лепкой. — Но вы уже немного оправились, а рано или поздно я должна была вам об этом сказать, ведь это касается и вас, и детей. Дело в том, что мы с Джимом стареем. Нам надо что-то менять в жизни. Понимаете, мне сложно об этом говорить, — она покачала головой. Карлайл медленно кивнул. Он уже понял, что она говорит о том, что собирается уезжать. Он вытер рукавом лицо.
— Сын Джима от предыдущего брака, Боб, ему сейчас сорок, вчера позвонил нам и пригласил к себе в Орегон, помочь ему с фермой. Он там норок разводит. Джим будет заниматься норками, а я — готовить, ходить в магазин, убираться в доме, ну и все в этом духе. Это для нас отличный шанс. По крайней мере, можно будет не беспокоиться о пропитании и крыше над головой, а там — кто знает. В любом случае, нам не придется волноваться о будущем. Ну, вы меня понимаете. Сейчас ведь Джим не работает, — сказала она. — На прошлой неделе ему исполнилось шестьдесят два, и работы у него нет уже давно. Он приезжал к вам сегодня утром, хотел сам сказать, про то, что я собираюсь увольняться. Мы подумали — то есть я подумала, — что если со мной будет Джим, мне легче будет вам все рассказать.
Она подождала, что скажет Карлайл, но он молчал. Она продолжила:
— Эту неделю я доработаю, ну и на следующей еще могу помочь вам денька два. А потом, поймите правильно, нам в самом деле пора будет уезжать. А вы пожелаете нам счастливого пути. Сами представьте, каково будет ехать до самого Орегона на этой нашей колымаге. Но я все равно буду скучать по детям. Они такие милые.
Карлайл все не отвечал, наступила пауза. Она встала и пересела на диван рядом с ним. Коснулась рукава его халата.
— Мистер Карлайл?
— Я понимаю, — сказал он. — Хочу вам сказать, что вы очень много сделали для меня и для детей. — Голова у него болела так, что пришлось зажмурить глаза. — Ужасная головная боль. Просто сил нет.
Миссис Вебстер приложила ладонь к его лбу.
— У вас все еще небольшой жар, — сообщила она. — Сейчас принесу еще таблетку аспирина. Он собьет температуру. Я же должна вас лечить, — сказала она. — Я все еще ваш доктор.
— Моя жена считает, что я должен написать о том, что чувствую во время болезни, — сказал Карлайл. — Она думает, что описывать свои ощущения при лихорадке — отличная идея. А потом перечитать это и понять, о чем сигнализировал мне мой организм. — Он засмеялся. На глаза у него выступили слезы. Он смахнул их тыльной стороной ладони.
