Я тщательно подбираю костюм. Стоя перед зеркалом, примеряю шляпу, — не помню, когда я ее надевала, — потом снимаю, накладываю легкий макияж и сажусь писать Дину записку.

Перечитываю записку, подчеркиваю слово «целую». Еще вижу, что не знаю, как пишется слово «во дворе» — раздельно или слитно: никогда раньше не задумывалась. Прикинув про себя так и эдак, провожу разделительную черту.

На заправке спрашиваю дорогу в Саммит. Из вагончика, где отдыхают рабочие, выходит механик Барри — сорока лет, усатый, — он подходит к моей машине и, облокотившись о переднее крыло, начинает отговаривать меня от поездки. А тем временем другой мой знакомый, по имени Льюис, заправляет бак горючим и не спеша протирает лобовое стекло.

— Этакая даль — Саммит, — рассуждает Барри, посматривая на меня и разглаживая пальцами кончики усов. — Саммит — это не шутка, миссис Тростни. Два, а то и три часа езды в один конец. По горной трассе. Для женщины это нелегкое испытание. Может, не поедете, миссис Тростни? На что вам сдался этот Саммит?

— У меня там дело, — отвечаю я уклончиво. Льюис уже перешел к другому клиенту.

— Эх, жаль, я сегодня занят! — тычет большим пальцем в сторону эстакады Барри. — Я бы сам отвез вас в Саммит и доставил бы обратно. Дорога, понимаете, ни к черту. Нет, она нормальная, конечно, только здорово петляет — серпантин.

— Не беспокойтесь, доберусь. И спасибо вам, — но он не уходит, руку по-прежнему держит на крыле. Открываю кошелек и чувствую на себе его взгляд.

Барри берет мою кредитку.

— В темноте той дорогой лучше не ездить, — продолжает он. — Я же говорю, скверная дорога. Я не про машину, — машина классная, сам чинил, — но вот проколоть шину, да мало ли что — это запросто. Лучше перестраховаться и резину проверить, — он ударяет носком ботинка по передней шине. — Мы мигом подкачаем, минутное дело!

— Нет-нет, не стоит. Я опаздываю. И с шинами, по-моему, все в порядке.

— Минутное дело, — тянет он. — Вам же самой спокойнее будет.

— Я сказала «нет». Не надо — понимаете? По-моему, все нормально. Барри, я спешу…

— Ну не будьте же вы так…

— Мне пора.

Расписываюсь, Барри дает мне квитанцию, кредитку, несколько почтовых марок. Все это я запихиваю в кошелек.

— Не нервничайте, — советует он. — И до встречи!

На повороте я пережидаю несколько секунд, пропуская вперед машины; оглянувшись, вижу, что Барри все смотрит мне вслед. Зажмуриваюсь, потом снова открываю глаза: он машет мне.

Загорается зеленый, я трогаю, потом поворот и дальше по прямой до автострады, где висит указатель: «САММИТ 117 миль». Половина одиннадцатого. Припекает.

Обогнув город, шоссе устремляется по обихоженной равнине: по обе стороны дороги тянутся поля свеклы, овсы, яблоневые сады, открытые пастбища с редкими стадами. Постепенно ландшафт меняется, фермерских хозяйств попадается все меньше и меньше — все чаще вагончики да поленницы у лесозаготовок. В какой-то момент оглядываюсь по сторонам — и глазам не верю: вокруг громоздятся горы и только справа, далеко внизу, в просветах между деревьями, мелькает река Нейчис.

Через некоторое время замечаю в зеркале заднего вида зеленый пикап — судя по всему, он давно уже у меня «на хвосте». Я пробую оторваться, — то вдруг заторможу, пропуская его вперед, то, наоборот, жму на газ, стараясь обмануть ожидания назойливого водителя. У меня даже костяшки пальцев заныли — с таким напряжением я вцепилась в руль. Все впустую! Потом вдруг вижу: поравнялся со мной и едет рядом. Мужчина лет тридцати, с короткой стрижкой, в синей джинсовой рубашке. Посмотрел на меня, помахал рукой, погудел два раза и промчался вперед.

Тогда я моментально сбрасываю скорость и осторожно сползаю по склону на грунтовую дорогу у обочины. Торможу и выключаю зажигание. Где-то внизу, за деревьями, слышу, течет река. Грунтовая дорога, на которой стоит моя машина, ведет дальше в лес. И тут я слышу автомобиль: снова тот грузовичок!

Подъехал сзади, но я успела включить двигатель, заблокировать двери и поднять стекла. От включенного мотора я мгновенно покрываюсь испариной, но ехать нельзя — путь закрыт.

— Вам помочь? — кричит он, выходя из машины, и направляется ко мне. — Здравствуйте. Эй, слышите меня? — Барабанит пальцами по стеклу. — Вам помочь? — Наклоняется и смотрит через стекло, опираясь на дверцу.

Я смотрю на него и от ужаса не могу произнести ни слова. А он объясняет:

— Я проехал вперед, потом притормозил, — вижу, вас нет, тогда я немного подождал, а после решил вернуться и посмотреть: не надо ли чего? Может, вам помочь? Чего вы заперлись? Стекло заело?

Я мотаю головой.

— Успокойтесь, опустите стекло. Эй, слышите? Давайте помогу. Не дело это — женщине разъезжать одной по нехоженым местам. — Он поднимает голову, прислушивается к шуму на дороге, потом снова придвигает лицо к стеклу. — Ладно, бросьте, опустите стекло, слышите? Так же ничего не слышно!

— Извините, мне надо ехать.

— Слушай, открой дверь, а? — он будто меня не слышит. — Опусти хотя бы стекло. Ты же задохнешься! — Говорит, а сам ощупывает глазами мою грудь и ноги. Юбка задралась выше колен: он, не отрываясь, смотрит на мои ноги. Я замерла, как мышь, боюсь пошевелиться.

— Ну и пусть задохнусь, — говорю я. — Я и так задыхаюсь, не видите?

— Что за черт! — чертыхнувшись, он отпускает дверцу, поворачивается и идет назад к грузовику.

Но нет, не тут-то было: в боковое зеркало я вижу, что он опять походит к моей машине. Я закрываю глаза.

— Слушай, может, проедем вместе до Саммита или куда-нибудь еще? Я не спешу. Я сегодня утром свободен, — делает он еще один заход.

Я мотаю головой.

Он все не уходит, потом пожимает плечами.

— Ну, хорошо, леди, вам видней, — говорит он мне. — Пусть так.

Я выжидаю, и только убедившись, что он выехал на дорогу, даю задний ход. Слышу, он переключает скорость и медленно отъезжает, наблюдая за мной в зеркало. Я въезжаю на склон, вырубаю мотор и опускаю голову на руль.

Войдя в церковь, вижу, что гроб уже накрыт крышкой и утопает в цветах. Я занимаю место в последнем ряду у выхода, и почти сразу начинает играть орган. Храм постепенно заполняется народом, пришедшими проститься, — есть люди средних лет и старше, но гораздо больше молодых, двадцатилетних, и совсем юных подростков. Им явно не по себе в непривычной одежде — в этих строгих костюмах, галстуках, в спортивных куртках и брюках, темных платьях и лайковых перчатках. Рядом со мной садится парень в клешах и желтой рубашке с короткими рукавами — он едва сдерживает слезы. В какой-то момент распахивается боковая дверь, я смотрю на улицу, и у меня перед глазами все плывет: я вижу цветущий луг; через несколько секунд стекла автомобилей вспыхивают под лучами солнца, и я понимаю — это парковка. Появляются родственники, они проходят на специально отведенные места — сбоку за занавеской. Слышен скрип стульев — семья рассаживается. К кафедре подходит худощавый светловолосый господин в темном одеянии: он просит всех склонить головы. Следует короткая молитва за нас, живущих, после чего он предлагает всем молча помолиться за упокой души Сьюзан Миллер. Я закрываю глаза и вспоминаю фотографию девушки в газетах, на телеэкране. Представляю: вот она выпорхнула из кинотеатра, садится в зеленый шевроле. А дальше — вниз по реке, подхваченное течением, плывет обнаженное тело, ударяясь о подводные камни, путаясь в прибрежных зарослях, то повернет, куда подскажет река, то замедлит ход, — покойница плывет по волнам, колышутся распущенные волосы. Потом остановка: зацепилась пальцем за нависшие ветви, волосы запутались в водорослях — и теперь ни с места. И тут появляются четверо, смотрят на нее остолбенело. Потом кто-то очень-очень пьяный (уж не Стюарт ли?) наклоняется, берет ее за руку… Знают ли об этом ее путешествии сидящие в церкви? А если б даже узнали, то что? Я всматриваюсь в лица. Мне кажется, между всеми этими событиями и людьми существует какая-то связь, только нужно ее отыскать. От напряжения у меня раскалывается голова.