— А, да так, ничего особенного. Я туда каждый год два раза езжу. На «Рыбачью пристань»[2] и на стадион — посмотреть на игру «Гигантов». Вот вроде и все.

В общем, поговорили, а Марстон, опустив глаза, ковырял землю носком ботинка. Я собрался идти дальше. В этот самый момент во двор с криками выкатились кубарем детишки. Они чуть ли не выбили сетчатую дверь, и я решил, что Марстон сейчас просто взорвется. А мамаша их так и стояла, скрестив руки на груди, спокойная, как слон, даже глазом не моргнула. А он, наоборот, дерганый какой-то: что бы он ни делал, все рывками, и будто чего боится. И глаза — глянет, и тут же их отводит, смотрит не пойми куда, а потом — раз, и снова на тебя таращится.

Детей у них было трое: две кудрявые девчушки лет четырех-пяти и малец поменьше, бежавший за ними следом.

— Славные у вас детки, — сказал я. — Ладно, мне пора. Вы потом не забудьте имя и фамилию на почтовом ящике поменять.

— Да, конечно, — сказал Марстон. — Конечно, на днях обязательно этим займусь, но писем мы пока в любом случае не ожидаем.

— Как знать, как знать, — ответил я. — Никогда не знаешь, что может оказаться в этой старой почтовой сумке. Лучше уж подготовиться. — Я опять собрался уходить и сказал: — Кстати, если вас работа на лесопилке интересует, могу посоветовать, к кому обратиться у Симпсонов. У меня там друг бригадиром работает. Я думаю, у него найдется…

Я замолчал, увидев, что им совсем не интересно.

— Спасибо, не надо, — сказал Марстон.

— Ему не нужна работа, — добавила женщина.

— Ну, тогда всего хорошего.

— Всего, — сказал он.

Она вообще ничего не сказала.

Ну так вот, это было в субботу, накануне «Дня памяти»[3]. В понедельник у нас был выходной, и до вторника я почту не разносил. Не скажу, что я был очень удивлен, что прицеп «У-Хаул» все еще стоял перед домом. Но меня удивило, что он так его и не разгрузил. Примерно четверть всего скарба перекочевала к крыльцу — обитый тканью стул, кухонная табуретка с металлическими ножками и огромная открытая коробка с одеждой. Какая-то часть вещей, по всей видимости, находилась внутри дома, а все остальное так и лежало в прицепе. Дети бегали вокруг него с палками в руках, стучали по стенкам, то и дело забирались внутрь и снова вылезали наружу. Их родителей не было видно.

В четверг я снова увидел Марстона, он стоял во дворе, я напомнил ему, что нужно поменять имя на почтовом ящике.

— Да, надо бы этим заняться.

— Тут только успевай, — ответил я. — Столько всего надо переделать, когда переезжаешь. Семья, что до вас здесь жила, Коулы, съехали вообще за два дня до вашего приезда. Он получил работу в магазине «Охотник» в Юрике.

Марстон погладил бороду и отвел взгляд, видимо, думал о чем-то другом.

— Ладно, до встречи, — сказал я.

— Всего.

Короче, как бы там ни было, имя на почтовом ящике он так и не поменял. Когда я приносил письмо, отправленное по их адресу, он обычно говорил: «Марстон? Да-да, это нам… Надо бы поменять имя на ящике. Я на днях обязательно куплю краску и просто поверх Коулов напишу нашу фамилию, идет?» — и взгляд в сторону, то туда, то сюда. Потом он чуть искоса посмотрит на меня и погладит эту свою бороду. Он так и не переписал имя на почтовом ящике, а я потом перестал ему напоминать.

О них много сплетничали. Мне говорили, что он бывший преступник, которого досрочно освободили, и он переехал в Аркату, чтобы не взяться опять за старое в Сан-Франциско. Еще по этой версии, девушка действительно приходилась ему женой, а вот дети были чужими. По другой легенде, он где-то кого-то убил, а теперь прячется здесь от правосудия. Но во все эти россказни особо никто не верил. На преступника он как-то не тянул. Версия, для большинства наиболее вероятная и чаще всего обсуждаемая, была самой жуткой. Что она наркоманка, а он привез ее сюда, чтобы избавить от пагубного пристрастия. В подтверждение этого всегда приводили «показания» Сэлли Уилсон, которая зашла с ними побеседовать. Сэлли работает в «Уэлком-Вэгон», в организации, которая помогает иммигрантам и просто переселенцам обустроиться. Как-то раз она к ним заглянула, и они были такие странные, божилась Сэлли, — особенно она. Во время их разговора сидела и внимательно слушала, а потом вдруг встала и начала рисовать, как будто Сэлли там вообще не было. И то детей по головке погладит, то поцелует, а то ни с того ни с сего начинает на них набрасываться. И глаза у нее, если приглядеться, какие-то ненормальные. В общем, это со слов Сэлли, которая всюду сует свой нос, куда не просят, прикрываясь тем, что работает в «Уэлком-Вэгон», уже сколько лет.

— Ну откуда ты знаешь? — спрашивал я, бывало, когда о них кто-то начинал судачить. — Откуда? Ему просто на работу надо бы устроиться, вот и все.

Но и самому мне казалось, что у них в Сан-Франциско что-то такое произошло, не знаю что, вот они и решили сжечь все мосты и уехать. Трудно сказать, почему они выбрали именно Аркату, ведь они точно не работать сюда приехали.

Поначалу писем им никаких не было, разве что парочка рекламных проспектов из «Сирс» и «Вестерн Авто». Потом начали приходить и письма, одно-два в неделю. Иногда видел кого-нибудь около дома, то его, то ее, когда проходил мимо, иногда их не было. А вот детей я видел каждый день, как они бегали вокруг дома или играли на пустыре по соседству. Конечно, это был не самый лучший дом, но сорняки во дворе появились уже при них, а трава на газонах пожелтела и пожухла. Я прекрасно понимаю их домовладельца, старину Джессопа, который иногда к ним заглядывал, просил поливать траву, но они твердили, что у них нет денег на шланг. Он принес им шланг. Потом как-то раз смотрю, детишки играют с этим шлангом в поле, через дорогу, и все, — больше я шланга не видел. Несколько раз около их дома стояла белая спортивная машина, а таких в нашем районе никогда не водилось.

Только один-единственный раз у меня был повод поговорить с этой женщиной. Им прислали неоплаченное письмо, поэтому мне пришлось отдать его лично. Одна из девочек пустила меня в дом и убежала позвать маму. Весь дом был заполнен старой рухлядью, и повсюду валялась какая-то одежда. Но не скажешь, что там было грязно, нет, — скорее, неопрятно. Старый диван и стул стояли у стены в гостиной. Возле окна они соорудили книжную полку из досок и кирпичей, тесно набив ее книгами в мягких обложках. В углу, у стены, прислоненные одна к другой, стояли картины, — все обратной стороной; еще одна, прикрытая куском материи, была на мольберте.

Я поправил свою почтовую сумку и сделал строгое лицо, но уже пожалел, что сам не наклеил марку. Пока я ждал, невольно поглядывал на мольберт, и уже собрался даже приподнять материю — посмотреть, что она там нарисовала, но тут услышал шаги.

— Чем могу помочь? — спросила она не очень-то любезно, приближаясь ко мне из глубины коридора.

Я дотронулся до козырька фуражки и сказал:

— Вам письмо пришло, без марки, — надо бы оплатить.

— Дайте-ка взглянуть. От кого это? О, это ведь от Джерри! Очень мило, посылать письмо без марки. Ли! — крикнула она мужу. — Письмо от Джерри!

В гостиную вошел Марстон, но не очень-то, похоже, обрадованный. Я стою жду, переминаюсь с ноги на ногу.

— Я заплачу, — сказала она. — Как не заплатить за весточку от старины Джерри. Вот, возьмите. А теперь всего хорошего.

Так потихоньку все и шло — то есть вообще никак. Не могу сказать, что местные к ним привыкли — это не те люди, к которым так легко можно привыкнуть. Но через какое-то время к ним утратили интерес. Разве что искоса посматривали на его бороду, встретив его с тележкой в супермаркете, ну и все. И слухи тоже постепенно сошли на нет.

И однажды они исчезли. Разъехались в разные стороны. Уже позже я узнал, что она уехала на неделю раньше с каким-то малым, а Ли через пару дней сел в машину и отвез детей к своей матери в Рэддинг. Почти неделю, с четверга по среду, почта лежала нетронутой в их почтовом ящике. Занавески в доме были плотно задернуты, и никто не знал, уехали ли они вообще или еще вернутся. Но в ту среду я снова увидел припаркованный у их дома «Форд», и хотя занавески все еще были плотно закрыты, почты в ящике не оказалось.