В результате какого эксперимента угодили к Андрею Ивановичу неплановые больные, он не знал, да узнать и не стремился. Ему хватало того, пациентов направили официально с подачи Шаркунова.

Последнему Горбунов приготовил сюрприз — недавно принятых на работу медсестер-двойняшек, не избалованных жизнью деревенских девочек, прошедших без отрыва от учебы отличную секс-подготовку сначала в стенах родного медучилища, а позже на путях от ресторанных столиков к гостиничным номерам города Рязани.

Зита и Гита (Боже мой! Кто ж додумался-то?!) стали ярким мазком, внесенным художником в серую палитру унылой жизни клиники. Вся мужская половина нормального населения медучреждения возликовала и подняла производственные показатели на достойную похвал высоту, к жуткому неудовольствию санитарки Людочки и злобной радости уборщицы Сидоровой.

Впрочем, главврач остудил пыл коллектива, объяснив, что и тут, как везде, существует субординация — командиры впереди, остальные — после батьки. И не спешить! — всем достанется.

На сей раз президент «Исполина» приехал в компании двух незнакомых Горбунову господ, которые, как выяснилось при представлении, оказались не однофамильцами, а родными братьями. Один внешне чем-то напоминал турка, второй выглядел этаким харным румяним хлопчиком з под Винницы — светлые волосы, круглое лицо, чуть тронутое веснушками; мягкий тягучий говорок еще более усиливал контраст благодаря довольно жесткому и правильному выговору «турка».

Вчетвером они совершили обход «блатных» пациентов.

— Что-нибудь новенькое? — спросил Шаркунов, поднимая птичью головку (Андрей Иванович в отличие от благодетеля был довольно высок ростом, грузен).

— Все как прежде, — ответил главврач. — Этот бормочет про Валгаллу, требует отпустить его туда. Приходится иной раз успокаивать.

Президент «Исполина» покачал головой, казалось, он сейчас засунет большой палец руки под мышку и изречет что-нибудь значительное, но Шаркунов сказал ^совсем другое:

— Эликсир наш не помогает? Не снижали дозу?

— Нет, как можно, Борис Николаевич, — прикладывая ладонь к груди, заверил его главврач. — Напротив, увеличиваем понемногу.

— И все просится?

— Да.

— А этот? Тоже без улучшений? — Борис Николаевич показал на привязанного к соседней койке крупного мужчину, на покрасневшей шее которого белел старый шрам.

— Грозится всех повязать, — развел руками Горбунов. — Посадить… Перестрелять… Говорит, все ваши «мерсы» взорву. — Главврач усмехнулся и пояснил: — Это он санитару нашему Илюшке Иванову обещает, а у того не то что на «мерседес», на велосипед ребенку денег нет. Жена не работает, болеет, дочка маленькая, бедно живут… М-м-м… зарплату бы прибавить, да и ремо…

— Сделаем тебе ремонт, Андрей Иваныч, сделаем. Ты зря не беспокойся. И зарплату прибавим, а Иванову премию дадим, целевым назначением, на велосипед дочке.

Шаркунов подошел к третьему больному, подобно остальным, крепко привязанному к кровати. Тот, узнав визитера, немедленно начал вертеть абсолютно лысой (даже брить не понадобилось) головой:

— Как дела, Рома?

Несмотря на то что рты пациентов санитар Иванов предусмотрительно залепил скотчем, по доносившемуся из-под кляпа мычанию и выражению глаз больного было не трудно догадаться о содержании ответа.

— Самые упорные, — со вздохом проговорил Шаркунов, обращаясь к спутникам, и тут же добавил: — Но это даже меньше сотой процента, господа, меньше сотой, к тому же мы, — он указал на Горбунова, — мы не теряем надежды. Правда, Андрей Иванович?

После ужина, когда гости, за исключением самого Шаркунова, отбыли, последний, оставшись вдвоем с главврачом, сказал:

— Важные ребята, у них большие связи… Ну, ты меня понимаешь?

Андрей Иванович кивнул, хотя, признаться, не понимал, что же такого важного в братьях, — на вид совершенно обыкновенные люди. Однако переспрашивать не стал, а, насупив брови, торжественно произнес:

— Сразу видно. Я при них и не стал…

— Правильно, — похвалил Шаркунов и с ноткой любопытства в голосе добавил: — А что одноглазый с компанией? Все никак не уймутся?

— Нет.

— Откуда же пронюхали?

— Да была у нас тут одна… барышня, местная, из Шарков, уволилась и раззвонила, что, мол, так и так, довели до сумасшествия здоровых людей.

— У нее высшее медицинское образование? — спросил Шаркунов. — Как она определила, кто больной, кто здоровый?

— Какое там образование, — махнул рукой главврач. — Два класса, четыре коридора… И внимания не обратили бы — мало ли кто что болтает, — да деды у нас есть… спаянный коллектив: один танкист, один разведчик, — он хмыкнул, — батальонный и один пилот-истребитель, француз, между прочим, он на нашей женился. Хотели во Францию отбыть, да не тут-то было. Сказали ему — сиди, мол, а то сами посадим. Он в бутылку полез, ну и… конечно, как вы понимаете…

— Они что же, пишут?

— Нет, одноглазый, это разведчик, грозится нас срыть.

— Как это? — Шаркунов даже подскочил и. приподнимая плечики, передвинулся на край кресла.

— Бульдозером.

— Серьезно?

— Да они не опасные, так, болтают по пьянке. Русский мужик, сами знаете… пусть себе кулачонками сучат.

— Может, ты к себе их заберешь, а? Проверим, как на них мой «Joy plus» действует?

— Да стоит ли возиться, Борис Николаевич?

— И то верно… — Президент молча усмехнулся и покосился на Горбунова. — Ну что, Иваныч? Выпили, закусили, пора и… Где там твой спецконтингент?

— Сию минуту, — слишком резво для человека своей комплекции поднимаясь, проговорил Горбунов. — Сейчас будут.

— Давай, давай, — небрежно бросил Шаркунов, потягиваясь, когда Андрей Иванович уже выбежал из комнаты.

Последние лучики уходящего дня, струясь через мутные, давно немытые стекла, наполнили светом комнату. Громче зажурчали, подтачивая потемневший от времени, пористый снег, ручьи, и птицы в вечерней тиши взволнованно вторили им, точно споря с природой, не желая уступать ей и уходить на покой до утра. Солнце кровью из взрезанных вен стекало за горизонт.

Приближалась ночь.

Наступала весна.

Звучит музыка.

Гаснет свет.

Идет занавес.

Добрый сказочный великан захлопнул полы волшебной мантии, и с последними аккордами тихой и без того уже едва слышной музыки всеобщий мрак, заполнивший зал и авансцену, прорезал маленький тонкий лучик, очертив тусклым золотом круг на толстом пористом пурпуре занавеса. Продержавшись чуть-чуть, иссяк и этот одинокий светлячок.

Но пауза длилась недолго.

Темнота стала потихонечку рассеиваться, и скоро сделались видны старинные, украшенные причудливым витым орнаментом балкончики и ложи, задрапированные напитанным пылью десятилетий

или веков бархатом, увитым толстыми мягкими шнурами с золотыми кистями на концах.

Натянулся канат на видавшем виды вороте, и, сдаваясь под упорством покрытой мозолями ладони старика — хранителя сцены, вздрогнув, неспешно, с шуршанием вновь поползли в стороны крылья древнего занавеса.

Спектакль окончен.

Поклон.

Актеры выходят на сцену…

Зрители, приветствуя актеров, вскочили с мест.

— Не спешите, ребята, не спешите, — замахал руками появившийся в ложе Роман Козлов, который по-своему истолковал порыв гостей. — Не спешите, как-никак премьера, — он заговорщически подмигнул и небрежным движением коснулся горла, — обсуждение будет.

К числу заядлых театралов никто из устроившихся в уютной ложе друзей председателя «Зеленой лампы» не принадлежал, зато собрались лучшие люди. С Сашкой Климовым три года не виделись, а с Валентином Богдановым и того больше, хотя последний и приезжал в столицу по служебным делам, да встретиться все было недосуг. А тут на тебе! Сразу оба, да Валек еще с женой и детьми. Квартира большая, теперь, слава Богу, всем места хватит.