Мартинсон не забыл того, что пришлось испытать ему ночью, и прежде чем уничтожить физическую оболочку зла, он вступил с ним в схватку духовную. Но никакие доводы совести не могли смутить Бладэкса и его шайку. Чем больше распалял себя Мартинсон, тем сильнее забавлял он сидевших в седлах грубых мужчин, привыкших полагаться на крепость собственных рук и быстроту коня.

Возможно, неуспех проповеди, становившийся с каждой минутой все более очевидным, обусловливало и поведение Маккоя, который слушал священника, лишь иногда вставляя едкие и колкие замечания; уши головорезов в седлах куда охотнее воспринимали привычные прибаутки вождя, чем набившие с детства оскомину литании.

Питер понял ошибку, но исправлять- ее было поздно: слово взял Маккой, а выстрелить в него, не дав сказать слова, священнику не позволяла честь.

Хотя бандиты и не всегда понимали слова предводителя, но какая-то волшебная сила, таившаяся в нем, действовала на них завораживающе, им казался доступен смысл его речей. Впрочем, Маккой обращался и не к ним, а к святому отцу. «Врага надо громить в его же норе», — любил говаривать Бладэкс, демагога следовало побеждать на поле демагогии.

— Нет Бога, и дьявола также нет, есть божки, иконки, идолища и… черт с рогами, копытами и хвостом. Там, где вам видится рай и ад, — пустота, так как они находятся здесь, на земле, пожалуй, я даже знаю место, — Бладэкс постучал себя по лбу, — они здесь. Религию выдумали люди, чтобы хоть как-то оттенить собственное ничтожество. Большинство счастливо этим. Но есть такие, кто дает себе труд задумываться, им недостаточно овсянки, которую дают на завтрак. Помнишь, как ты молился перед едой, когда был маленьким. Тогда ты и не думал, что станешь священником. Итак, чтобы получить еду — надо помолиться. Мне это напоминает собаку, танцующую за кусок сахара, ее бог — хозяин, только у диких зверей и птиц нет бога. Я вот, — Маккой усмехнулся, — верю в секиру, а ты надеешься на остроту глаза и быстроту руки, так ведь, старик?

Мартинсон вздрогнул, казалось, Маккой знал о намерениях врага. Если так, что же он are убьет священника? Верит в победу?! Чудовищно и непостижимо! Зло не может победить! Господь не попустит!

Как бы в подтверждение страшных догадок, Бладэкс продолжал:

— Черное, то есть зло, старик, — всегда черное. А белое иной раз так вымажется, что в темную, пасмурную ночь без света-то и не разглядишь…

Всадники захохотали.

— Черная ночь в умах ваших! А свет — слово Божье! — возопил священник. — Опомнитесь! Устрашитесь того, что творите! Отступитесь дьявола, бегите Маккоя!..

— Может, пристрелим его, Джефф? — предложил Пекенья Зорра. — Ребятам он надоел.

— Не суйся, мальчуган! — прикрикнул на Маленькую Лису Карлсон.

Зорра обиженно умолк.

— Мрак в умах ваших!., — надрывался Мартинсон.

— Даже фантазию человека, старик, и ту вы, попы, стараетесь подмять под себя, даже ее… Но она — сон, его нельзя схватить и бросить — в психушку. Сон всегда лучше реальности, особенно тот, которым ты имеешь возможность хотя бы отчасти управлять. Я давно понял, что каждый живет в своем мире, каждый молится своему богу, который сидит у него в башке. Ты лезешь к моим парням с дурацкими проповедями и даже не понимаешь, что половина из них — психи. Заглядывать к ним в мозги я не решусь раньше, чем чья-нибудь меткая пуля не вынесет их вон. С некоторыми попроще, вот, например, Берни Кроуфорд или лучше Хэллоран-джуниор — папашу его прихлопнул один отчаянный смельчак из Гринривера, — у него в мозгу одни бабы да выпивка, ну и конечно, серебряные доллары, хотя иногда он соглашается и на ассигнации. — Бандиты загоготали, а Маккой, немного поморщившись и отогнав огромную жирную муху, уже пробудившуюся и противно жужжавшую над ухом, со вздохом обронил: — Как попы, в самом деле!

Эта негромкая реплика имела куда больший успех, чем все призывы из пятнадцатиминутной речи Мартинсона. Некоторые из всадников едва не свалились с коней. Муха же вновь вернулась к Маккою, и услужливый Элайджа, с глупой улыбкой на угреватом лице юного придурка, принял на себя заботы о назойливом насекомом.

Маккой же, дождавшись, когда смех утихнет, продолжил:

— У него, у Хэллорана, яйца сделаны не из того металла, чтобы в одиночку надрать кому-нибудь задницу, поэтому он и прибился к нам. Когда шериф Альварадес будет вздергивать его на высоком суку, Хэлл попросит у Господа отправить его в ад, так как в раю нет ни одного салуна и ни одной публичной девки, разве что Мария-Магдалина, да и та, кажется, исправилась. Впрочем, вам, отец Мартинсон, это известно куда лучше, чем мне. Вы в шлюхах разбираетесь, знаете их с пеленок. Ведь правда, достаточно вспомнить вашу матушку, ее, как я слышал, почтило вниманием все мужское население Бостона, откуда и вы, если не ошибаюсь, родом?

Этого Мартинсон вынести уже не мог.

Служитель Божий карал зло в гневе, совершая еще больший грех. Рука Питера была тверда. На то, чтобы выхватить револьвер, спрятанный за спиной, у него ушло не более секунды, курок он взвел заранее, оставалось только спустить его.

Раздался выстрел, неожиданный и потому очень громкий. Пуля, выпущенная из «кловерлифа», отправилась за добычей, но нашла не ту, которую выбрал для нее святой отец, — Бог не пожелал истребить зло рукой грешника.

Как раз в тот момент, когда Бладэкс заканчивал оскорбительную для Мартинсона тираду, а последний выхватывал кольт, семнадцатилетний сирота Элайджа Придурковатый решил нанести последний удар дерзкой мухе, донимавшей любимого вожака. Парень так увлекся, что Вельзевулу Маккоя, теснимому лошадью олигофрена, пришлось сделать шажок вправо. Совсем небольшой шаг, которого оказалось достаточно, чтобы серебряная пуля Мартинсона, нацеленная в сердце Кровавого Топора, пробила грудь юноши. Вельзевул отпрянул в сторону, и тело Элайджи, заваливаясь на спину и в бок, сползло с седла, мешком рухнув на утоптанную ногами прихожан почву перед церковью Святого Георгия.

— Не стрелять! — закричал Маккой, увидев, что парни выхватили оружие, нацеливая его на священника. — У него больше нет патронов! Ведь так, святой отец?

Мартинсон молчал, пораженный словами врага, точно громом с небес, а Бладэкс проговорил уже с утвердительной интонацией:

— Вот твой Бог и решил за тебя, старик.

Ни к кому не обращаясь, Маккой бросил:

— Пусть поп не надеется на легкую смерть!

Кровавый Топор сдержал слово: умирал Питер Мартинсон медленно и мучительно. Уже исполнился полдень, когда ценой неимоверных усилий удалось устроить служителя Божьего на верхотуре. Священник, привязанный за ноги к перекладине церковного креста, повис вниз головой на испепеляющем июльском солнце.

Не обошлось и без жертв: двое из парней, которым вожак поручил заботу об отце Мартинсоне, сорвались: один сломал шею сразу, а другой еще долго стонал и, изрыгая ругательства, проклинал Маккоя и остальных. Бладэксу надоело слушать умирающего.

— Угомони его, Зебб, — попросил он Карлсона, который, выхватив револьвер, вышиб мозги бедолаге.

Тут случилось нечто непредвиденное. Зебб уже убрал оружие, но парень по имени Джек Хэллоран, тот самый, которого Маккой считал слабаком, возмутился тем, что сделали с его приятелем.

— Барт был моим другом! — воскликнул он с негодованием.

— А я и не знал, — усмехнулся Маккой. — Раз так, то тебе и хоронить его, Джек.

— Вы совсем охренели! — не унимался Хэллоран, еще больше взбешенный тоном вожака.

— Кто это — вы?

— Да старики! Ты, Джефф, всегда посылаешь в самые опасные места нас, молодых, а стариков бережешь!

С точки зрения двадцатилетнего Хэллорана, даже сорокадвухлетний предводитель казался старым, не говоря уже о Карлсоне, которому было за пятьдесят.

Ситуация грозила развернуться в бунт.

Зебб — барабан его «смитт-и-вессона» почти совсем опустел — озабоченно посмотрел на предводителя. Тот сохранял обычное каменное спокойствие.

— Заткни пасть, ублюдок, — проговорил он негромко, но так, чтобы слышали все те, кто остался внизу.