Офицер-прокурор сыграл свою роль, и в дело вступил палач. У меня не хватило сил смотреть на эту невероятную сцену, но я знал, в чем состоит его роль: палач отрубал одну за другой головы троим связанным полуголым мужчинам, безмолвно и, казалось, бесстрашно стоявшим на коленях в окружении толпы…
Когда я открыл глаза, тела лежали в грязи, содрогаясь в предсмертных конвульсиях. Произошло нечто ужасное, о чем до этого момента я знал только по книгам.
Но судьба в этот день уготовила мне еще один «сюрприз», надолго выбивший меня из колен и ставший причиной тяжелого нервного расстройства.
Когда палач ушел и народ, на вид равнодушно стоявший около места развернувшейся трагедии, уже собирался разойтись, эта сцена получила неожиданное продолжение. Из толпы послышались громкие призывные голоса, проникшие даже в мой номер. «Что это? — спрашивал я себя. — Может, кто-нибудь выражает протест или выкрикивает угрозы палачам?»
Нет. В тот день мне предстояло увидеть самую странную картину в моей жизни, страшную своей парадоксальностью.
Голоса, которые я услышал, принадлежали четырем мужчинам. Они растолкали толпу и предстали перед группой военных. Они наперебой громко говорили что-то офицеру, затем снимали с себя ветхую одежонку и становились рядом с обезглавленными телами. И все повторилось: сначала им связали руки, причем они сами без звука и без какого-либо жеста протеста протягивали их. Они встали на колени в грязь на небольшом расстоянии друг от друга…
Я отошел от окна, задернул плотные занавеси, чтобы как-то изолировать себя от происходящего на площади. Первые трое были коммунисты, это очевидно. Но что означал поступок четверых?..
Через час я покинул гостиницу, перед которой все еще валялись в грязи тела казненных. Чен, ждавший меня внизу, нанял рикшу и вкратце объяснил мне разыгравшуюся трагедию: четверо мужчин, добровольно подставивших головы под топор палача, были из той же боевой десятки, к которой принадлежали и первые трое. Поскольку данная ими клятва верности до самой смерти гласила: «один за всех и все за одного», они решили, что их долг — разделить участь казненных товарищей…
Эта история, свидетелем которой мне довелось стать в северном китайском городе Баодине, заставила меня задуматься над странной душой этого народа, над его проявлениями, кажущимися нам невероятными. Что означал поступок четверых? Стоическое поведение перед лицом смерти первых троих вызывает восхищение: этот поступок мы отлично понимаем. Наша новейшая история изобилует примерами мужественного поведения перед лицом смерти. Но как охарактеризовать поступок их товарищей? Что это? Проявление долга быть верным до конца? Но человек, который, никем не разыскиваемый, добровольно кладет свою голову на плаху, не учитывает целого ряда обстоятельств. А они делают его самопожертвование ненужным и бессмысленным. Верность, в которой он клялся, — это верность не отдельному лицу, а великому идеалу социального освобождения. Офицер, прочитавший приговор, отнюдь не высшая моральная инстанция, а самый обыкновенный палач. Кроме того, бессмысленное самопожертвование сеяло страх и смуту в сердцах людей, все еще не посвященных в благородные пели нелегальной борьбы, для которых жизнь была ценностью, не заменимой никакими идеями…
Большая часть китайского народа и, конечно же, подавляющее большинство партии не имели элементарных политических знаний и нередко недоумевали, сталкиваясь с крупными и сложными проблемами китайской общественной жизни. Причиной этого была вековая отсталость, рабская психика, сформировавшаяся за века гнета монархов, мандаринов, феодалов. И убеждение, что жизнь не представляет никакой ценности. В этой стране, где людей считают на миллионы, где не существует никакой регистрации населения, никаких удостоверений личности или паспортов, где число семей растет невероятно быстро и невероятно быстро создаются новые семейные очаги, где зачастую рождение человека не приносит радости, а смерть — скорби, здесь, в этой стране, наши нормы поведения, наши понятия о верности, наши идеалы человеческой личности и ее счастья преломлялись совершенно неожиданным образом…
Я думал тогда и продолжаю думать: какая понадобится огромная работа, какие титанические усилия надо приложить, чтобы вывести этот народ из черной тьмы вековой отсталости, чтобы вдохнуть в его душу истинную и реальную надежду на счастье человека, чтобы просветить его ум с помощью высоких гуманных идеалов коммунистического учения. Это должна быть настоящая богатырская работа, подобная той, которую проделали большевики среди широких крестьянских масс царской России, среди изнемогавших от непосильного труда рабочих в шахтах и дымных фабриках. Такая же титаническая, вдохновляемая высокими идеалами работа, какую проделали в свое гремя основоположники партии тесняков в нашей стране, соратники Благоева, преследуемые, но гордые своим высоким призванием просветителей.
Да, нужна была титаническая работа среди всех слоев этого народа, работа, вдохновляемая достижениями мировой культуры и марксистской теорией общественного развития. Цитаты — догмы Мао, зазубривание его лжемарксистских теоретических положений, хоровое восхваление Мао и все формы современной «культурной революции», практическое уничтожение партии к добру не могли привести. В мое время этот народ расплачивался кровью за свою политическую слепоту и наивность. Как будет расплачиваться Китай теперь, после культа Мао…
Заканчиваю свои заметки о Китае. Пользуюсь возможностью сказать, что мы, интернационалисты, помогавшие вооружению и созданию военной организации в китайской партии, приложили все усилия, чтобы оградить уже созданные боевые пятерки и десятки от трагедий, подобных той, что разыгралась и Баодине. Мы старались при встречах с подпольщиками, руководителями десяток и активистами разъяснять подлинный смысл клятвы верности коммунистическим идеям, смысл лозунга «один за всех и все за одного». Кроме того, мы внушали им: высший партийный долг повелевает коммунистам не присутствовать на публичных казнях. Мы говорили и убеждали, как и какими средствами настоящий коммунист должен сражаться на классовом фронте, как надо вести себя перед лицом смерти, как надо оберегать свои ряды от провалов, как спасать тех, кого можно спасти, без ненужного и бессмысленного самопожертвования… Это были семена, которые мы разбрасывали на огромной непаханной целине. Тысячи людей должны были последовать нашему примеру, потому что никто до тех пор не вступал в контакт с массами народа, руководствуясь добрыми намерениями, не прибегая к грабежам, насилиям, убийствам.
Мы покинули Китай в начале 1929 года. Разумеется, нас сменили новые товарищи. Берзин не держал своих людей за границей продолжительное время: и самый хороший разведчик допускает неточности, которые могут попасть в поле зрения западных разведок и центров контрразведки. А Китай в то время являлся театром действий разведчиков всех родов и всех национальностей. Речь шла о весьма «лакомом куске», и потому колонизаторы шли ва-банк, стараясь дорваться до того, что ускользало из рук.
Прежде всего мы прикрыли деятельность наших фирм в Пекине и Шанхае. В сущности, фирмы остались, но они уже имели меньшие вклады в банке — только то, что получали от нас «официальные собственники» как законную долю подлинных доходов. «Собственники» остались верны нам. Большинство других наших «торговых агентств» в Китае тоже готовы были служить интернациональному делу. Всех их буквально через несколько месяцев получил в наследство кадровый разведчик Рихард Зорге — его Берзин послал в Китай в качестве руководителя группы.
Мы покончили с делами и на промышленном предприятии в Харбине, куда в последний период переместилась большая часть нашей работы. Это была вполне современная для своего времени консервная фабрика. На ней работало более 500 рабочих. Ее владелец Леонид Вегедека, дореволюционный политэмигрант, обосновался в Харбине надолго, но не забыл ни своей родины, ни своего долга по отношению к ней. И когда мы предложили ему через его жену Веронику (кстати, она окончила Сорбонну) сотрудничать с нами, он с готовностью взялся за это.