Я вежливо поклонился всем. Ритуал взаимного уважения обязателен для любых классов и сословий в этой стране. После этого Чен снова обратился ко мне:

— Товарищ Ван, они ждут вашего выступления.

Я подготовился к этому. Я уже присутствовал на подобных собраниях в центральных и восточных провинциях Китая, в рабочих центрах, составляющих целую сеть боевых организаций. Повсюду они проходили по одному и тому же регламенту, и у меня создалось такое ощущение, будто я присутствую в одном и том же коллективе. Да и люди казались похожими: и по скромной одежде, и по поведению, и по кроткому молчанию, и по выражению лиц и глаз.

— Я передаю вам братские поздравления русских рабочих и крестьян, всего советского народа, — начал я, и Чен стал переводить.

Я заверил их, что в лице Советского Союза революционный Китай имел и всегда будет иметь верного союзника и брата, что Советский Союз не покинет китайский народ в борьбе против контрреволюции и империалистических угнетателей, что партия большевиков будет продолжать оказывать помощь Коммунистической партии и китайской революции…

Я коротко рассказал, какие задачи стояли перед нелегальными группами партии большевиков в эпоху царизма, подробно остановился на формах их работы, рассказал, как эти группы участвовали в нелегальной борьбе, какие средства использовали для своего вооружения и обучения, для поддержания контактов между собой, а также с руководителями десятки. Потом я остановился на революционной дисциплине, на необходимости хранить в абсолютной тайне свою принадлежность к боевой группе, ее численный состав, имена членов и руководителя, а также задачи…

Говоря, я внимательно наблюдал за людьми, сидящими напротив меня в бедном жилище рабочего. Освещенные бумажным фонариком, их лица казались еще более желтыми, я видел, как постепенно они оживляются, в глазах появляется блеск. Это были жители северных провинций. Кожа их широких, скуластых лиц была бледно-желтая, постоянный тяжкий труд, хроническое недоедание оставили на них множество морщин. На вид им можно было дать от тридцати до пятидесяти лет. Все они были рабочие. Это безошибочно угадывалось по их ветхой одежде и по худобе.

Я закончил свое выступление вопросом, есть ли среди них курильщики опиума.

Когда Чен перевел мой вопрос, встали четверо. У них лихорадочно блестели глаза, лица были бледней и морщинистей, чем у других. Они казались старичками, хотя были не старше остальных.

Я кивнул головой, и эти четверо так же молча сели, не стесняясь ни меня, ни остальных.

— Опиум такое же большое зло, — не выдержал я, — как империализм и контрреволюция… — Я подождал, чтобы Чен перевел, и продолжил: — Это зло разрушает организм исподтишка, беспощадно, ослабляет мускулы борца, затуманивает сознание, лишает воли к сопротивлению. Опиум — союзник контрреволюции…

Мужчины, сидевшие за столом, смотрели на меня явно растерянно. «Неужели в самом деле этот невинный белый порошок, дарящий несколько часов покоя и забвения, может причинить зло революции?» — читал я в их глазах. Четверых «виновных» била дрожь. Слова о том, что опиум союзник контрреволюции, потрясли их души. Я даже пожалел их.

— Курильщики опиума не виноваты в своей слабости, — продолжал я. — Эксплуататоры заинтересованы и том, чтобы этот порок распространялся среди народа, тогда легче держать его в повиновении. Так в свое время русские помещики и царизм поощряли среди народа употребление алкоголя — такого же врага рабочего класса и революции, как и опиум…

Я говорил еще долго. В то время наркомания в Китае приобрела невиданные масштабы. Опиум, который производили в южных провинциях страны и вывозили в огромных количествах через Гонконг, Шанхай и Макао, превратился в пагубную страсть и для миллионных масс трудящихся. Мнимое кратковременное блаженство, которого добивался курильщик опиума после употребления этого наркотика, обычно стоило ему всей скудной заработной платы за неделю изнурительного труда в порту или на фабрике, большей части урожая с небольшого клочка земли. А главное, это наносило непоправимый вред его здоровью, становилось подлинным бедствием для всей семьи, которая, по существу, теряла кормильца. Разумеется, опиумомания наносила вред и делу революции. За несколько граммов опиума наркоман готов был продать последнюю рубаху, заложить свою честь, забыть о своих идеях и даже стать провокатором, предателем, шпионить за своими братьями по классу. Вот почему Компартия Китая в те голы считала борьбу против этой пагубной страсти важной задачей.

— Призываю вас, дорогие товарищи, бороться за полную победу революции! Будем же высоко нести знамя, на котором написано: «Смерть контрреволюции! Прочь империалистов! Долой наркоманию! Да здравствует братство и социальное равенство всех трудящихся! Да здравствует коммунизм!»

Чен закончил перевод моей речи. Мужчины быстро встали и склонили головы в глубоком и продолжительном поклоне.

Собрание подпольной десятки закончилось произнесением присяги. Каждый вставал со своею места, произносил слова клятвы, низко склонял голову перед домашним алтарем предков и молча садился на место.

Присяга гласила: «Клянусь прахом предков, что буду служить коммунистическим идеям, отдам силы, а если понадобится, и жизнь, за братство, социальную справедливость и счастье моего трудового народа. Клянусь!»

Клятва верности делу, которому ты себя посвятил, не новшество в практике революции. Подобную клятву давали и мы в боевых десятках и пятерках Плевенской организации. Клялись в свое время и наши деды — борцы за национальное освобождение, они целовали крест и револьвер и получали напутствие священника-революционера. Но клятва, которую давали китайские товарищи, чем-то отличалась от них. Мне трудно определить точно, в чем выражалось это отличие, мне вообще трудно делать анализ всего, что относится к этой стране. Пожалуй, их присяге был свойствен непередаваемый фанатизм, с которым члены боевой группы произносили слова клятвы «о верности до смерти», странный блеск их глаз напоминал лихорадочный блеск глаз наркоманов. Миг произнесения клятвы был решающим в их судьбе.

Однажды я был свидетелем страшной картины — публичной казни в крупном городе Баодин, оккупированном Чжан Цзолином. Этот город расположен на железнодорожной линии Пекин — Тайюань, долг службы заставил меня остановиться там на сутки после того как я закончил дела в Тайюане. Судьбе было угодно, чтобы казнь состоялась накануне моего отъезда из города на площади перед гостиницей, где я жил (мы выбрали небольшую гостиницу в одном из отдаленных от центра кварталов города). В этот город до меня приезжал Гриша в связи с «торговой деятельностью» нашей фирмы в Пекине. Я явился в гостиницу поздно ночью, сопровождаемый Ченом, без которого, может быть, стал бы жертвой гангстеров или бандитов — в то время Китай кишел ими.

Проснулся я рано, задолго до того когда мне надо было вставать. Меня разбудили удары барабана и пронзительный свист маньчжурских свирелей, а также необычный гомон толпы. Я подошел к окну своего номера. Вся площадь оказалась забитой людьми, стоявшими вплотную друг к другу. Посередине многотысячной толпы, на небольшом свободном пространстве, я увидел трех обнаженных до пояса китайцев со связанными сзади руками, стоявших на коленях прямо в грязи. Я стоял у окна и не находил в себе силы оторваться от этого тревожного зрелища.

Ждать пришлось недолго. Звуки свирелей и удары барабана внезапно прекратились, и в свободном пространстве, окруженном толпой, появился офицер в сопровождении десятка солдат. Офицер нес в руках длинный свиток, он развернул его и стал громко читать, указывая пальцем на связанных полуголых людей. Что бы это значило?

Мне все стало ясно, когда я внезапно увидел среди солдат, окружавших офицера, человека с топором. Боже мой, оказывается, я присутствую на казни! Китайские товарищи уже рассказывали мне о подобных казнях на Севере и в Пекине, где господствовал диктатор Чжан Цзолин. Власти при народе обезглавливали арестованных коммунистов, которые имели при себе оружие, а также тех, кто участвовал в каких-либо политических мероприятиях. До восстания в Кантоне подобные казни были редким явлением, но теперь, после разгрома Кантонской коммуны, повсюду в Китае диктаторы — монархисты и чанкайшисты — вынули мечи из ножен. Казнили рабочих, солдат, еще вчера принимавших героическое участие в эпическом походе на Север, крестьян из революционных организаций… Казнили в присутствии всего населения села или квартала (если это имело место в более крупном городе), где жили «красные бандиты», для острастки и в назидание остальным. То, что теперь увидели мои глаза, было новой страницей трагедии китайского народа.