Димитров замолчал. Его лицо сразу осунулось, потемнело.

Ему было уже под пятьдесят, но возраст не особенно сказывался — он хорошо сохранился: мужественная гордая голова с красивым открытым лбом, темно-каштановые волосы, чуть тронутые сединой, живые карие глаза, излучающие волю и ум. Но он не отличался цветущим здоровьем — это было нам известно. Мы, болгарские коммунисты, близко знали этого достойного сына нашего рабочего класса, но только три года спустя смогли увидеть его во всем исполинском росте, а его имя, овеянное славой несгибаемого борца против фашизма, облетело весь мир. На Лейпцигском процессе он показал всем коммунистам, всем честным людям, как нужно отстаивать дело своей жизни, свою совесть, свои идеалы.

Когда Димитров успокоился, он спросил, хорошо ли я устроился, поинтересовался моим здоровьем.

Ответив на все его вопросы, я высказал радость, что в Вене буду не так одинок, как в Китае, здесь я смогу иногда видеться с близкими товарищами. И мы расстались.

Вскоре после моего приезда в Вену мы начали действовать. После шестимесячной подготовки разведывательная группа приступила к осуществлению первых заданий. Мы не имели права откладывать их выполнение: империалистические круги в Европе, Америке и на Дальнем Востоке день и ночь плели сеть коварного заговора против Страны Советов.

Наша работа началась с одной любопытной встречи и… небольшой ошибки. Если бы мы были суеверными, то следовало бы поставить крест на всех наших дальнейших намерениях, упаковать чемоданы и приготовиться к отъезду в Москву.

Случилось так.

Радист группы передал мне, чтобы я ожидал посланца из Москвы. Был определен точный день и час, указано и место встречи — в парке Пратер, около колеса обозрения.

Был конец лета, и Вена гостеприимно встречала многочисленных иностранных туристов. В том году их было меньше, как говорили жители столицы, — сказывался мировой экономический кризис, — но все же их насчитывались тысячи. Толпы людей разных национальностей наводняли улицы и бульвары, рестораны и кафе, парки, сады и, разумеется, знаменитый Пратер.

Я стоял около колеса обозрения и спокойно покуривал трубку, наблюдая за пестрой толпой туристов. Среди них должен находиться ожидаемый посланец центра. Я не всматривался в лица туристов, да это бы мне нисколько не помогло: было сказано, чтобы я стоял около большого колеса обозрения без опознавательного знака. Посланец сам должен был меня узнать… Сообщение радиста меня озадачило и даже несколько обеспокоило. Смогут ли товарищи меня узнать в новом модном костюме, с трубкой во рту, в очках с тонкой золотой оправой?.. В таком виде даже близко знавшие меня люди, случалось, проходили мимо, не узнавая в венском денди своего старого приятеля.

Колесо обозрения остановилось, и из гондол начали выходить веселые люди, опьяненные головокружительным полетом. Пожилой турист, в изысканной летней шляпе и легком чесучовом костюме вышел из остановившейся вблизи гондолы и учтиво подал руку молодой даме, которая заливалась смехом. Наверно, это были отец и дочь — разница в возрасте была слишком большая, чтобы можно было принять их за супружескую пару. Скорее всего это были англичане, приехавшие провести несколько дней в австрийской столице на свои фунты стерлингов, очень высоко котировавшиеся в период кризиса на венском рынке. Они громко разговаривали на английском языке, девушка задорно смеялась. Пара прошла мимо, не обратив на меня внимания, я продолжал спокойно расхаживать около колеса.

— Могу ли я попросить вас, герр, одолжить мне ваши спички?

Я обернулся на голос. Это был пожилой англичанин. Остановившись в шаге от меня, он произнес свою просьбу на безукоризненном немецком языке.

— Коробок вылетел у меня из рук, герр, когда я был наверху. — И он показал на верхнюю дугу колеса обозрения.

Господин высказывал просьбу с подчеркнутой вежливостью, с извиняющейся улыбкой.

— Прошу вас, герр. — Я с готовностью достал коробок спичек, не глядя на него. Я прогуливался у колеса вовсе не для того, чтобы обмениваться любезностями с рассеянными англичанами. Поднеся ему зажженную спичку, я добавил на своем далеко не безупречном немецком языке: — Вы должны благодарить судьбу, герр, что сверху слетел только ваш коробок спичек…

— О, да, конечно, хорошо, что я сам там удержался. — Пожилой турист весело рассмеялся, перевел девушке мою шутку, потом снова повернулся ко мне и вежливо поблагодарил, сняв элегантным жестом белую шляпу. — Вы очень любезны, герр!

Тут англичанин задержал на мне свой взгляд, может быть, всего на секунду больше, чем нужно. Я увидел его глаза за матово-зелеными стеклами очков, и меня словно током ударило.

Это был Гриша Салнин.

— До свидания, любезный герр, — собеседник с улыбкой поклонился и, когда девушка отошла, добавил тихо: — Через час на этом же месте.

Догнав спутницу, он продолжал прерванный разговор на английском языке.

Стремясь подавить волнение, я сделал несколько глубоких затяжек из трубки и пошел прогуливаться. Если бы в тот момент за мной наблюдали чужие глаза, от них наверняка не укрылось бы радостное волнение, которое внезапно охватило меня после случайной встречи с «англичанином». Я ожидал встретить кого угодно, только не Гришу. Так вот почему человеку из центра не нужны были никакие приметы, чтобы узнать меня!

Колесо обозрения делало свой очередной круг, поднимая к чистому летнему небу веселящихся людей, когда появился Гриша. Прошел ровно час. Он направлялся ко мне свободной походкой независимого человека, которому некуда и незачем спешить. Прошел близко от меня и, когда увидел, что я его заметил, двинулся дальше, смешавшись с толпой, поддерживая рукой висевший на плече фотоаппарат.

Я последовал за ним. Мы шли на небольшом расстоянии друг от друга, пока не удалились от колеса. Гриша направился к пестрым, кокетливым зонтикам небольшого кафе, где можно было и отдохнуть и уединиться.

— Сердечный привет, летучий голландец, — сказал я, крепко пожимая руку Гриши, когда мы сели за небольшой мраморный столик.

— Летучий англичанин, — поправил меня Гриша и в свою очередь крепко пожал мою руку. — Здравствуй, мой дорогой, здравствуй. Сердечный привет тебе от всех. Особо кланяется Старик.

— Спасибо. А где же твоя дама? Куда ты ее дел?

— Распрощался с ней, угостив мороженым. Она не моя. Просто ей стало плохо на большой высоте. Я сам, понимаешь, был обязан помочь своей соотечественнице, проводить ее…

Приближался обеденный час. В Пратере нам больше нечего было делать. Мы сели в такси и после продолжительной поездки по Рингштрассе остановились перед рестораном, где я обычно обедал.

В Вене — двухмиллионном городе, населенном людьми разных национальностей, — в свое время имелись рестораны с испанской, восточной, немецкой, русской, французской кухней.

Я питался в еврейском ресторане. Читатель, наверно, помнит — я жил в Вене по паспорту польского еврея из Закарпатья. В ресторане, где подавались еврейские национальные блюда, я как все остальные регулярные посетители держался без излишней фамильярности, официанты встречали меня как своего завсегдатая, дружески кивали головой в знак приветствия.

И вот в ресторане, где я так старательно разрабатывал свое амплуа, в этот день мною была допущена тактическая ошибка.

Мы вошли, сели за стол, который я обычно занимал. Перед этим Гриша — по старому православному обычаю — снял шляпу и повесил ее на ближайшую вешалку. В силу какого-то слепого автоматизма я последовал его примеру, увлеченный начатым разговором. Мы сели, и к нам тут же подошел официант.

Гриша заказал свежую рыбу, приготовленную по-еврейски. Когда я разговаривал с официантом, то заметил в его глазах удивление. «Чему он удивляется?» — недоумевал я.

И тут я заметил еще одну странность. Проходя мимо оберкельнера, официант обменялся с ним многозначительным взглядом. «Не вижу ничего удивительного в том, что я привел сюда на обед своего знакомого?» — сказал себе я. А когда бросил с напускной небрежностью взгляд на соседние столики, мое удивление переросло в раздражение: посетители, которых я как обычно приветствовал вежливым кивком головы и которые мне ответили с такими же вежливыми поклонами, смотрели на меня во все глаза.