Наверное, все кончилось бы вполне обычно, если бы в этот момент Досталека не посетили высокопоставленные гости. Это были члены французской военной миссии в Чехословакии, которых сопровождали высшие должностные лица чехословацкого генерального штаба и тайной полиции. С галантной учтивостью французы высказали Яну Досталеку свои поздравления. Затем военные из генерального штаба попросили Досталека продемонстрировать перед «французскими друзьями» технические достоинства нового аппарата. Оказалось, что среди французских гостей имелись специалисты по радиотехнике. Встреча завершилась пышным ужином в самом фешенебельном пражском ресторане.

Ошеломленный оказанным вниманием, изобретатель, который полностью жил в мире своих технических интересов, на этом ужине в дорогом пражском ресторане вдруг осознал, что он слепец, наивный человек. Он узнал, что «французские друзья» в курсе всех военно-стратегических и политических секретов его родины. Он увидел, что офицеры генерального штаба и высшие полицейские чиновники пресмыкаются перед французскими «гостями». Ему стало известно, что его аппарат в ближайшие дни начнут выпускать и французские военные заводы. Таким образом, он убедился, что его изобретение будет служить не обороне его родины, а агрессивным планам западных держав…

Пышный ужин в пражском ресторане стал роковой гранью в жизни Яна Досталека. От сознания национальной измены государственных деятелей своей страны до решения содействовать правому делу был только один шаг. И он сделал этот шаг без колебания.

Во-первых, он доставил нам техническую документацию своего изобретения, а немного позднее вынес по частям из технической лаборатории завода несколько полностью скомплектованных аппаратов. Некоторые из этих радиостанций были включены в работу сразу, другие были «законсервированы» и вошли в действие во время гитлеровской оккупации.

Досталек отлично понимал, что в случае провала потеряет все — и щедрые гонорары, которые платили ему за изобретения, и блестящую творческую карьеру, и имя «честного гражданина республики», может быть, даже жизнь. От нас он не получал никаких денег. Он выполнял свой патриотический и интернациональный долг. Этого ему было достаточно.

Провал произошел не по вине Яна Досталека. Один из аппаратов, которые он для нас изготовил, попал в руки тайной полиции, когда наш сотрудник пытался перейти границу.

Когда Досталека арестовали, он отказался признать какие бы то ни было обвинения. В расследование немедленно вмешались специалисты французской военной полиции. Ян мужественно выдержал все допросы. Суд вынес ему жестокий приговор, но осужден был один только он — ни одного имени, ни одного адреса, ни одной явки не фигурировало в обвинении прокурора или в судебном протоколе… Ян Досталек был бы жив и сейчас, если бы полиция, озверевшая от его молчания, не замордовала его в тюрьме. Это была чехословацкая полиция Бенеша — Массарика. В то время как старый профессор-президент произносил свои академические сентенции о «классовом мире и гармоничной демократии», его полиция усердно совершенствовалась в ремесле палачей, готовая подавить любое сопротивление…

Ян Досталек отдал жизнь за торжество интернационального братства, без которого были бы невозможны и немыслимы свобода и национальная независимость его родины.

Дом тонул во мраке дождливого осеннего вечера. Мы остановились перед ажурной калиткой, и я тихо открыл ее. Десяток шагов по песчаной дорожке сада, и мы очутились перед входом в двухэтажный особняк. Спокойно, не спеша, как это сделал бы хозяин или съемщик этого респектабельного особняка, я открыл дверь.

Мы поднялись в квартиру на втором этаже; прежде чем зажечь свет, я задернул плотные бархатные шторы. Спутник следовал за мной молчаливо, не задавая вопросов и не делая замечаний, полностью доверившись своему провожатому. Когда вспыхнула хрустальная люстра, залив мягким светом просторный холл, я обернулся к нему и пригласил:

— Проходите, Павел Иванович. Чувствуйте себя как дома…

Это был Павел Иванович Берзин.

В тот день мы встретились с ним в одном венском кафе. Я был там точно в назначенный час. Как обычно, я на знал, кого мне следует ожидать, и читатель легко поймет мое нетерпение. На этот раз мне посчастливилось встретиться с самим Павлом Ивановичем… В кафе мы пробыли недолго. Берзин по моему поведению понял, что я очень волнуюсь, хотя у меня уже выработалась выдержка бывалого разведчика. Я сам подозвал официанта, расплатился, и мы встали, чтобы смешаться с вечерней толпой на бульваре, где я мог дать свободу своему волнению. Но самым надежным местом, разумеется, был этот дом, о котором я предварительно не сказал Берзину ни слова, — в нем можно было отдохнуть, свободно поговорить и, если нужно, переночевать.

Оставив плащ и свой намокший зонт в прихожей, Берзин вошел и внимательно окинул взглядом помещение. Дом был прекрасно обставлен: ковры, мягкая мебель, старинные шкафы красного дерева, шелковые обои мягких тонов, хрустальные люстры, отливающие перламутром китайские фарфоровые сервизы за стеклами шкафов, картины известных художников на стенах…

— Павел Иванович, чувствуйте себя как дома.

Берзин остановил на мне взгляд, в котором светился вопрос: где мы находимся?

— Это дом врача? — спросил Берзин.

Откуда он мог знать, что хозяин — врач? Впрочем, я тут же сообразил: наверное, он, несмотря на темный дождливый вечер, заметил бронзовую табличку на входной двери.

— Совершенно верно, Павел Иванович, хозяин — доктор. Мой соотечественник. Чудесный человек. Его жена тоже наш человек. Она австрийка. Доктор здесь не принимает пациентов — только живет… Вернее, жил до недавнего времени. По моей просьбе он освободил квартиру и снял себе другое жилье, никому не сообщая об этом. Официально эта квартира его, но фактически обитателями являемся мы…

— Точнее?

— Мы устраиваем здесь встречи только в особых случаях. Его владелец венский буржуа. Кроме того, дом находится в буржуазном районе, где полиция вообще не делает проверок. У нас двойная защита: врач — человек с именем и положением, а его тесть имеет небольшую, но доходную фабрику. Посмотрите сюда, Павел Иванович!

Я отдернул штору на окне, выходившем во внутренний двор, и свет из комнаты вырвался на улицу. Под блестящими струями осеннего дождя виднелись полированные поверхности машин.

— Тесть не привлечен к работе?

— Нет, только доктор и его жена. Считаю, что двух человек из одной семьи вполне достаточно. Остальные занимаются своим бизнесом, политика их не интересует…

Берзин отошел от окна, я снова задернул шторы, закурил сигарету и сел. Теплый шерстяной костюм, добротные ботинки фирмы «Батя», которые не пропускали влагу, неизбежная для Вены белая сорочка с крахмальным воротничком и аккуратно повязанный темно-синий галстук. Внешне он походил на шведа, норвежца или финна. И никто, кроме самых близких сотрудников, не знал, что этот человек давно страдает хронической головной болью, причиняемой все еще не удаленной из черепа казачьей пулей, что любая перемена погоды неблагоприятно отражается на его здоровье.

— Еще один вопрос. Ты используешь доктора для выполнения заданий?

— Нет. То, что он предоставил нам свой дом, является достаточной услугой. Но, разумеется, он сделает все, если я попрошу. Мы с Гришей подумали и попросили доктора стать членом масонской ложи. В будущем это нам может пригодиться.

— Правильно, — одобрил Берзин. — Включать сотрудника в каждую или во много операций — наивность… Я знаю о вашей идее сделать его масоном… Но все же любопытно, проявляет ли он интерес, для чего ты используешь квартиру?

— Абсолютно никакого. Я знаю его еще по Болгарии. Мы встречались здесь во время моего первого приезда сюда в 1925 году. И еще в самом начале я просил его не задавать мне никаких вопросов. Должен добавить, доктор оказывает нам услугу не только в смысле жилья, но и в смысле финансов.