Я пересек границу в купе первого класса экспресса «Ориент», который двигался по маршруту Гамбург — Берлин — Вена — Белград — София — Стамбул. Таможенные и пограничные проверки прошли нормально — паспорт у меня был надежный, багаж не представлял для властей никакого интереса. В паспорте значилось, что я серб, в графе о роде занятий стояло: «Торговец».

От Драгомана до Софии экспресс шел без остановки. На перроне софийского вокзала было многолюдно. Лоточники, носильщики, извозчики назойливо предлагали свои услуги. Вероятно, в толпе сновали и тайные агенты.

Носильщик мне был не нужен, но извозчика я решил взять. Старый, мрачного вида извозчик нахлестывал кнутом, тощую клячу и вез меня по бульвару Марии-Луизы (ныне Георгия Димитрова). Я заговорил с ним, не побоявшись, что он может оказаться агентом властей. Извозчики-агенты обычно имели здоровых, откормленных лошадей, и сами они были молодые, болтливые, раздражающе любопытные люди.

— Как дела, приятель? Я вот был в Европе по торговым делам, не читал наших газет… Что слышно, бандиты в горах все еще бесчинствуют?

Извозчик смерил меня долгим взглядом, помолчал, дожевал усы, потом сказал:

— Не знаю, кого ты называешь бандитами, господин, но бандиты есть, бесчинствуют…

— Коммунистов, разумеется! Они творят насилия… Стреляют на улицах…

Старик не спешил с ответом.

— Стреляют, правду говорить, господин… Но больше стреляют в них… Вот давеча застрелили одного около Владайской реки. Убийцу арестовали, отвели его в участок через одни ворота, а потом выпустили через другие…

Я молчал. Старик стал мне симпатичен, и мне хотелось задавать ему еще вопросы: ему — человеку честному, бедняку, — нечего было терять, он мог говорить что думает, мог позволить себе поставить на место преуспевающего выскочку, каким я казался ему. Я удовлетворил свое любопытство. Мне хотелось только выяснить, не произошло ли каких новых событий с того момента, когда я покинул Москву. Ничего нового. Все «нормально», то есть события неумолимо продолжают развиваться тем же чередом…

Мы проезжали мимо здания бывшего клуба нашей партии. У меня защемило сердце. После сентября двадцать третьего года враги превратили наш дом-святыню в дирекцию полиции. Оттуда исходили приказы об истреблении коммунистов и всех прогрессивно настроенных людей; там истязали и убивали. Здание, совсем недавно излучавшее свет благородных идей, превратилось в цитадель фашистского мракобесия…

— Приехали, приятель, — сказал я, когда мы миновали Львиный мост и поравнялись с гостиницей на углу.

Я протянул извозчику банкноту и попытался перехватить его взгляд. Тот посмотрел на деньги и хотел вернуть сдачу.

— Не надо, — остановил я его, небрежно махнув рукой. — Будь здоров…

Извозчик проводил меня грустным взглядом и, не сказав ни слова в ответ на мое пожелание, поехал…

Я не сердился на него. Наоборот, неподкупное поведение старика наполнило сердце теплотой. «Можно расстреливать народ, — повторял я пришедшие на ум слова, — но победить его невозможно…»

Было 14 апреля 1925 года.

Я еще не успел установить связи с товарищами, чьи адреса получил в Москве и Вене. София была напугана повседневными, перестрелками и кровавыми расправами на улицах. Большинство деятелей партии жило нелегально или полулегально, и разыскать их оказалось невероятно трудно. Моя задача еще больше осложнилась после взрыва в церкви святой Недели.

В тот день, 16 апреля, незадолго до обеда, когда отпевали убитого генерала Георгиева — военного коменданта Софии, вдруг с треском обрушился купол церкви. Это была последняя авантюристическая операция Военного центра.

Результаты известны. Фашистские погромщики воспользовались этим взрывом, чтобы осуществить давно задуманный план поголовного физического истребления сотен тысяч болгарских коммунистов, членов Земледельческого союза, прогрессивных деятелей. «Черные списки», составленные задолго до этого, были немедленно извлечены из сейфов, и уже в ночь на 17 апреля началась неслыханная кровавая расправа.

Буквально через несколько часов после взрыва в церкви София была наводнена тысячами полицейских и солдат. Разрушенная церковь, все соседние кварталы и улицы в центре были оцеплены. Затем начались облавы в пролетарских кварталах. По всей стране было объявлено военное положение. Полиция обыскивала каждый дом, каждую квартиру, были арестованы сотни, тысячи невинных людей. Над городом стоял стон. Страна была залита кровью. В провинции власти даже не давали себе труда объяснить, что «ищут совершивших покушение»; людей выволакивали на улицу и расстреливали без суда. Над Болгарией сгустилась долгая, бесконечная ночь белого террора.

Без колебаний я на второй день после взрыва уложил свои чемоданы. Наше мероприятие сорвалось, мы не успели предотвратить ужасную беду. Меня проводили так же любезно, как и встретили, — деньги прокладывали путь к сердцу хозяина любой гостиницы. Пришлось быстро решать, через какой пункт покинуть страну. Ехать через Драгоман я не мог: вдруг кто-нибудь из пограничных полицейских инспекторов меня запомнил; ехать через Русе тоже было опасно: меня предупредили товарищи, что там полиция особенно бдительна. Я решил ехать через Лом — небольшую пристань на Дунае, где обычно грузили товары для Средней Европы; наверно, полиция там не столь придирчива к пассажирам, особенно когда у них в кармане заграничный паспорт на имя крупного торговца.

Софийский железнодорожный вокзал был наводнен полицейскими в форме и тайными агентами. Проверяли каждого, кто покидал столицу, тщательно сличая физиономии с фотографиями на документах. Мой паспорт, сфабрикованный в Вене, оказался безупречным. Поезд тронулся. Состав кишел агентами и полицией. Они бесцеремонно проверяли всех, каждого мало-мальски «подозрительного» пассажира выводили на первой же станции.

По счастливому совпадению поезд, в котором я ехал, прибыл в Лом почти одновременно с рейсовым пароходом австрийского ведомства, в те годы обслуживавшего все нижнее и среднее течение Дуная. Таможенники и пограничная полиция и здесь не чинили мне никаких препятствий, и минутой позже я оказался в салоне венского парохода. Вздох облегчения вырвался из моей груди, когда убрали сходни. Пароход дал гудок и двинулся против течения.

Вена в те годы являлась не только столицей Австрии, но и средоточием тысяч разномастных эмигрантов из всех государств Европы. Здесь были белогвардейские полковники, генералы без армии, княжеские и графские семейства, оплакивающие сметенный «красными» мир и питавшие иллюзии, что все еще может измениться, что «чудовищная несправедливость будет ликвидирована, большевиков истребят и Россия вернется к прежней жизни». Все эти «обломки» старого мира оккупировали первоклассные гостиницы, пировали до полуночи в дорогих ресторанах, барах, кабаре. Они еще располагали золотом и деньгами, прихваченными ими при бегстве за границу, у них были вклады в швейцарских банках; им принадлежали поместья в России, заводы, шахты, тысячи гектаров земли, которую они «распродавали» за бесценок западным денежным мешкам. И те и другие надеялись, что богатства вернутся к их прежним владельцам… Вена, старая имперская столица, видела крушение многих властителей, ей были известны многие грабительские походы. Она стала свидетельницей еще одного краха и наблюдала за ним с ледяным равнодушием.

Так же относилась Вена и к представителям европейских революционных движений, пребывавшим здесь более или менее продолжительный срок. Каждый мог удостоиться ее гостеприимства, были бы только деньги в кармане и благоприличие. Эти два качества — деньги и благоприличие — являлись двумя сторонами венского герба в те годы.

В Вене в то время нашли убежище и многие болгарские политические эмигранты, покинувшие пределы родины после кровавых событий сентября 1923 г. и апреля 1925 г. Большая часть из них приехала из Югославии, где после Сентябрьского восстания сосредоточился главный контингент нашей эмиграции. Из Югославии прибыли и руководители восстания — Васил Коларов и Георгий Димитров. Они основали здесь Заграничный комитет (будущее Заграничное бюро) ЦК партии и начали издавать нелегальную газету «Работнически вестник», доставлявшуюся на родину по тайным партийным каналам. В Вене была издана на нескольких языках брошюра «Кровавые злодеяния буржуазно-националистического правительства».