— Насколько я понимаю, Лейла взяла дела отца в свои руки?

— Да, так оно и было.

С минуту я размышлял.

— Я понимаю, почему там находились автор пьесы Амброз Норман и импрессарио Чамплин. Но что там делал Феликс Паркер?

— Перед смертью Дэймон Жильберт обещал Феликсу проценты с будущей пьесы Нормана, и Лейла исполняла обещание отца.

— Вы были личным секретарем Дэймона. Почему же вы присутствовали на празднике?

Бетти бледно улыбнулась.

— Потому что Лейла вместе со всем остальным унаследовала и меня.

— В общем, ей нечего было делать только с адвокатом.

— Именно.

Я зажигаю две новые сигареты.

— Мне пришла другая идея по поводу вашего дружка Ромнея, — сказал я. — Все, что вы мне рассказали, могло быть оплачено?

— Воображение, Денни, — обронила она ледяным тоном. — Смешная идея!

— Ладно, вечер еще не окончился, может быть, мне придет в голову более интересная мысль. А Дэймон Жильберт — каким он был человеком?

На момент она задумалась, постукивая пальчиками по своему серебряному браслету.

— Это трудно сказать. Он был руководителем театра, но это все равно, как если бы я сказала, что Шекспир был драматургом. Человек в высшей степени интеллигентный, умевший делать деньги при помощи искусства и делать искусство при помощи денег. К тому же очень странный.

— Чем именно?

— Его взаимоотношения с людьми были… — она ищет подходящее слово, — …беспокойными. Дэймон подозрительно относился ко всему на свете. Он был ревнив, властен, ему нужно было так или иначе властвовать над своим окружением. Он никому не позволял ускользнуть от подчинения ему.

— Вы хотите сказать, что, если кто-нибудь хотел покинуть его, он этого не позволял?

— Чем больше они брыкались в оглоблях, тем сильнее он натягивал вожжи, — сказала она с горечью. — Ему нужно было подавлять людей, душу и тело которых он держал в своей власти…

— В общем, тиран!

Бетти Адамс улыбнулась почти против воли.

— У вас создалось такое впечатление? Может быть, я зашла слишком далеко, но вы меня так настойчиво расспрашивали.

— А Лейла? Она была сделана по такой же мерке?

— Вы же ее видели, — возразила она. — Какое у вас создалось впечатление?

— А в каких отношениях она была с отцом? — вместо ответа на ее вопрос я задаю свой.

— Странное смешение любви и ненависти. Почти тотчас же после его смерти она стала очень на него походить… в худшем смысле.

— Стала таким же тираном?

— Я знаю, что все это имеет идиотский вид, но так оно и было, — пробормотала Бетти. — Но лучше сказать, что она была одержимой.

— Была ли она в Лонг-Айленде в тот вечер, когда утонул ее отец?

— Да, она была в доме уже несколько дней. Именно Лейла нашла тело на следующее утро. — Бетти вдруг охватывает дрожь. — А не пойти ли теперь поесть? Завтра утром надо будет рано встать, чтобы попасть на самолет.

— Прекрасная идея, идем.

Деликатесы Сиднея для меня настоящее откровение. Я проглатываю две дюжины устриц, величиной с мою ладонь, сопровождая их омарами, обмениваясь с Бетти банальными репликами, обычными, когда у людей занят рот.

В десять часов Бетти напомнила, что завтра мы должны рано встать, и заверила меня, что провела очаровательный вечер. Так как ее номер на том же этаже, что и мой, тремя дверями дальше, для меня не составляло затруднения проводить ее. Дойдя до своей двери, она с минуту колеблется.

— У меня есть превосходное вино, Денни. Не хотите ли наскоро выпить по последней?

Я ломаю голову, пытаясь понять, что скрывается в глубине ее черных глаз, но это все равно, что проникнуть сквозь защитный экран атомного реактора.

— Мне кажется, что это замечательная идея, — соглашаюсь я.

В ее номере я усаживаюсь на диван, в то время как она разливает вино. Она принесла бокалы и села рядом со мной, позаботившись оставить между нами сантиметров пятьдесят пустого пространства.

— Итак, за Тонсвилль, — говорю я, поднимая бокал, вполне счастливый такой находкой.

— За Тонсвилль, — без энтузиазма отвечает она.

— Сколько это километров от Сиднея?

— Две тысячи. Расстояние не имеет большого значения в этой стране.

— Значит, четыре или пять часов полета?

— Да, около этого. — Она бросает на меня заинтересованный взгляд. — Но почему такой внезапный интерес к географии?

Я скромно объяснил:

— Я представляю, что вы проделали этот путь вовсе не для того, чтобы со мной познакомиться. Значит, должна быть другая причина, и значительная, не так ли?

— Да. Это вызывает у вас беспокойство?

— Да. Если это сделано для того, чтобы внушить мне, что смерть Лейлы только несчастный случай, так можно было бы подождать моего приезда. Но, может быть, вам не хотелось встречаться со мной в Тонсвилле, и поэтому вы встречаете меня в Сиднее. Не хотите ли попробовать купить меня, моя душенька?

Она невольно улыбнулась.

— Я думала об этом. Но, увидев вас, поняла, что это идиотская мысль.

— Итак, что же вы собираетесь делать?

— Не знаю. — Она испытующе вглядывается в мое лицо, с понимающим видом покачивая головой. — Если я вам предложу свое тельце, белое как снег, вы все равно сядете завтра утром на самолет.

Я прошептал:

— Почему вы не хотите, чтобы я приехал в Тонсвилль, душечка? Опасаетесь, что я найду убийцу?

— Это всегда дело случая. Но другие… они вынуждены оставаться там, пока коронер не окончит следствие, еще дня четыре. А они все в очень печальном состоянии, Денни. У всех у них депрессия или еще хуже. Я боюсь, как бы ваше пребывание там не привело к катастрофе. Вы могли бы подействовать как катализатор, как бомба замедленного действия, брошенная к их ногам, и я даже не осмеливаюсь представить себе, что могло бы произойти, если бы она взорвалась.

— А все же, что, например, могло бы произойти?

— Не знаю, — пробормотала она. — Это кажется глупым, не правда ли? Право, я не знаю, но как только я об этом подумаю, у меня мороз по коже пробегает. Как будто все они закрыты в большой бутылке и каждый раз, когда они трутся друг о друга, идет дым. Кто знает, что оттуда появится, если вы вытащите пробку.

— Все черные тайны, скрытые в изгибах их души?

— Может быть, более чем это. — Она вздрогнула. — Вся ненависть и жестокость… и она может поглотить нас всех, Денни. Вас, меня и всех остальных.

— Думаю, моя дорогая, что вы позволили вашему воображению слишком далеко вас увлечь. Если дело идет только о несчастном случае, зачем им портить себе кровь?

— Вы никогда не жили в тени Дэймона Жильберта, Денни, — сказала она. — Или его дочери…

— Вы хотите сказать, что они так травмированы тираном, что, если некто по имени Бойд придет со своим большим скальпелем и начнет зондировать их тайные раны, они все полезут на стену?

— Думаю, что именно так, — сказала она, покачивая головой. — Вы очень проницательны, Денни.

— О, это пустяки, — важно проговорил я. — Но не побеседовать ли нам о чем-нибудь другом? Не встречали ли вы недавно того актера, у которого есть жена в Уичестере?

Она взглянула на меня и побледнела: ее загар принял сероватый оттенок. Затем ее рука опустилась на мою щеку. Тип, изобретший выражение «увидеть 36 свечей» был близорук, я увидел больше сотни.

— Уходите! — бросила она хрипло.

— Как вам угодно, Бетти, — сказал я, вставая. Ее глаза были плотно закрыты, а ногти впиваются в ладонь.

— Презренный грубиян! — прошипела она.

Я уже открыл дверь, когда услышал шепот:

— Денни!

— Что?

Я повернулся, закрыл позади себя дверь и посмотрел на Бетти. Она поднялась с дивана, быстро пересекла комнату и остановилась передо мной. Потом она коснулась моей щеки.

— Прошу прощения, — прошептала она. — Было очень больно?

— Вы очень рисковали, Бетти, — сказал я сердито. — Вы могли испортить мое лицо.

— Кто сказал вам обо мне и об актере?

— Один человек с грязными ногтями. Тип, который смеялся, рассказывая мне эту историю.