Мысль о Шилове еще ярче вспыхнула в Зоммере. Повернувшись к речке, он снял с себя трусы. Неторопливо выжимая их, сказал:

— Не пойму, о чем вы? О какой работе? Я и так работаю… в комендатуре.

Когда Зоммер натянул на себя трусы и повернулся, то увидал, что Еремей Осипович уже на тротуаре. «Уходишь?» — не разжимая челюсти, проговорил Зоммер, и его охватило противоречивое чувство: «Кто же ты есть все-таки?» Надевая брюки, он продолжал смотреть вслед Еремею Осиповичу. Никак не мог решить, кто это: друг или враг? Когда Еремей Осипович скрылся за углом избы, сунулся вдруг рукой в дупло… Записки там не было. Что-то невероятное случилось с Зоммером. Полуодетый, он рванулся к тротуару. В несколько прыжков выскочил на улицу. «Не мог это быть провокатор Шилов, — осознал он. — Соня не могла дать тайник, известный провокатору!»

На улице никого не было. «Как сквозь землю провалился!» — ругал себя Зоммер, все еще надеясь, что Еремей Осипович появится.

Но Еремей Осипович не появился.

Домой Зоммер шел внешне спокойный. Шел другим путем: выйдя на проспект, вышагивал по шумному от немецкой сутолоки центру.

Зоммера дважды останавливали патрули с офицером во главе. Придирчиво осмотрев документ, отпускали.

У проулка, где свернул с проспекта, когда еще шел к Пскове́, увидал того самого мужчину с пробором.

В Зоммере вскипело злорадство, и он пошел прямо на шпика. Тот попятился.

— Не бойтесь, — не проговорил, а прорычал Зоммер. — У вас, кажется, есть курево. Разрешите папироску.

Шпик, все отступая, растерянно рылся в кармане. Достав, протянул Зоммеру папироску.

— А что это у вас рука дрожит? — издевательски улыбнулся Зоммер. — Я не бандит. Спичек дайте.

Зоммер никогда не курил по-настоящему. Затянувшись, почувствовал, как горло охватила неприятная горечь.

Бросив шпику: «Привет», Зоммер с яростью плюнул папиросой ему под ноги и пошел.

Остаток пути он думал то об этом человеке, то о Еремее Осиповиче. Дома, снова усомнившись в Еремее Осиповиче и опасаясь, что ночью его могут прийти и арестовать, ушел спать в сарай для дров. Рассуждал там: «Если до утра не схватят, сам приду завтра в комендатуру. Объясню штурмбанфюреру, что за мной установили слежку и что это меня оскорбляет и я нарочно обвел сыщика вокруг пальца, когда вышел погулять. Скажу, что, когда купался, подходил какой-то человек… А потом скажу что-нибудь еще. Может, этим собью их с толку». — И, ворочаясь, сопел:

— Вдруг проговорится, что с Соней.

Но Зоммеру ни на следующий день, ни на следующей неделе не удалось попасть в комендатуру. Всякий раз, когда он приходил к дежурному, тот звонил, а потом любезно отвечал, что штурмбанфюрер занят срочным делом, извиняется и просит прийти позже. Наконец гитлеровец соизволил его принять — через полторы недели, шел уже август месяц.

Зоммер говорил:

— За мной следят. Я два раза ночью видел, как в окне показывалась голова и долго всматривалась. Я стал спать на кухне — голова начала появляться и перед этим окном… Я возмущен! Пусть следят за нашими врагами, а я…

Штурмбанфюрер перебил его:

— Вы, господин Зоммер, напрасно считаете, что следят за вами, следят за домом и за людьми, которые могут прийти, чтобы найти нить… Зная, что вы жили с этой девкой, они могут, в конце концов, и к вам подойти… До сих пор, например, гестапо точно не известно, знала ли что о деятельности дочери ее мать, а от этой вашей бывшей приятельницы вряд ли чего добьешься. Живого места уже не осталось, а все твердит свое… А сбивать с пути людей, которые к этому приставлены, я вам не советую. С гестапо шутки плохи, а потом, вы — немец. Дай русским власть, мы оба с вами будем висеть на одном дереве. — Он взял трубку с гудевшего телефона и долго, выслушав, советовал кому-то, что военнопленных, если они больные и не могут работать, надо просто расстрелять или заморить. А под конец разговора, вперив в Зоммера смеющиеся глаза, пододвинул ему коробку с шоколадными конфетами и сам взял одну.

Зоммер положил конфету в рот. Штурмбанфюрер, засмеявшись, сказал невидимому собеседнику:

— Что тут рассуждать!.. Конечно, надо все делать по инструкции. Не ошибешься… Что совет! Какой это совет — так, любезность… Тебя в Хоэ шуле?[18] Прекрасно! Поздравляю! — И выкрикнул, не сумев скрыть в голосе и зависть, и обиду, и растерянность: — Зиег хайль![19] — А положив трубку, спросил Зоммера: — Вы не желаете поработать в лагере для военнопленных?

— Я же переводчик у… — и Зоммер не договорил, увидав, как штурмбанфюрер отрицательно закачал головой.

Расстались они любезно. Зоммер так и не спросил о Соне. Понял: нельзя; да штурмбанфюрер, по существу, все сказал.

И потекли у Зоммера тоскливые, мучительные дни. Он все больше истязал себя придирчивой переоценкой того, что произошло с ним с начала войны. Пробовал докопаться до ответа на вопрос, что завело его в дебри этих обстоятельств, из которых теперь нет выхода… Пришел к выводу, что Еремей Осипович все-таки не провокатор. Иначе разве сказал бы штурмбанфюрер, что Соня не дает никаких показаний. Не так бы он сказал… и о записке они уже знали бы… Они бы и его, Зоммера, за эту записку на дыбу давно потянули… И перед Зоммером стал выбор: или найти Еремея Осиповича и просить, чтобы брал к себе в организацию, или… уйти к фронту, который стоял где-то перед Лугой, а не получится — так к партизанам.

Начались бесконечные хождения по городу. Издевательски обводя сыщиков, Зоммер излазил все окраины Пскова, не раз побывал в центре. Еремея Осиповича нигде не встречал. В городе нет-нет да и находили убитых немцев. Возле станции кто-то поджег цистерны с горючим. На стенах домов появлялись рукописные листовки. Среди них были и такие: «Не щадя сибя, боритес против фашистских акупантоф». Гитлеровцы свирепели. Шли беспрерывные облавы, аресты. Появлялись виселицы, устрашая горожан покачивающимися на ветру трупами.

Люди стали казаться Зоммеру то предателями, вроде таинственного Шилова, то борцами, как Еремей Осипович, а то и обычными обывателями.

Однажды он решил пойти к ветле на Пскову́ и бросить в дупло записку:

Он шел на риск: поставить свою подпись под запиской означало: если Еремей Осипович все-таки провокатор, то она попадет в гестапо и его тут же схватят. «Еще одна проверка ему будет», — безразличный теперь к своей судьбе, думал Зоммер.

Записку отнес.

К дуплу стал ходить почти каждый день. Оторвавшись от «хвоста», у речки садился на скамейку. Слушая, как учащенно начинает биться сердце, кидался к дуплу. Время, пока рука проваливалась в его прикрытый листвою зев, старался растягивать, потому что оно еще давало… надежду.

Но всякий раз рука натыкалась на собственную записку. Зоммер даже перестал ее вынимать: после одного прикосновения пальцев к бумаге знал уже, что это не ответ. Наконец он пришел к выводу: сменили тайник. «Что же может быть еще?» Но записку свою Зоммер оставил лежать в дупле. Домой возвращался в этот раз удрученный. Возле Крома его окликнули по-немецки. Зоммер, вздрогнув, повернулся — к нему подходил Ганс Лютц.

— Я гонюсь за тобой два квартала, — радостный, кричал он чуть не на всю площадь перед кремлем. — Где ты пропадаешь?

Они крепко пожали друг другу руки.

Подойдя к Пскове́, Зоммер и Лютц сели на бережок. Зоммер рассказал антифашисту невеселую свою историю, о Соне рассказал. Тот помолчал, потом проговорил:

— К сожалению, в гестапо здесь у нас пока никого нет. Но я попробую… предприму что-нибудь, хотя обещать ничего… нельзя.

Зоммер проронил:

— Не знаю, что и делать… Уйти к фронту, к нашим?

Да, он сказал «к нашим», потому что понял: и для Ганса с его товарищами советские люди, Красная Армия — что-то дорогое, близкое; и эти люди, одетые в форму гитлеровцев, так же жаждут гибели нацизма, как он, Зоммер, как весь советский народ, как все честные люди земли.