Фасбиндер вернул ему документы. Сунув пистолет в карман, уже по-другому, дружелюбно о чем-то расспрашивал. Потом, произнеся по-немецки:

— Зи хабен айне гуте аусшпрахе[14], — продолжил по-русски: — Хотя вы и родились вдали от родины. Я горжусь вами, — и улыбнулся, показав глазами на Соню и Валю. — Но среди нас, господин Зоммер, фрау и фрейлейн, которые, очевидно, не знают нашего языка… и мне представляется неприличным говорить в их присутствии по-немецки.

Соня и Валя стояли в дверях. Как на врага, смотрела Валя на подругу. А у Сони в глазах был укор. Они будто говорили: «Глупая ты, Валька, глупая! Разве так можно?»

Фасбиндер, извинившись перед Соней, попросил позволения сесть. Та вошла в комнату. Пригласила и Валю. Фасбиндер вежливо взял Валю за руку, бережно посадил рядом на кушетку. Отрекомендовавшись сам, узнал имена всех.

В доме Сони Фасбиндер и Валя пробыли часа два. За это время барон выведал у Зоммера все, что касалось истории появления того в Пскове. Зоммер, бахвалясь, говорил то же, что в комендатуре. Валя, слыша, как он ненавидит большевиков и Советскую власть, как он жаждет, чтобы немецкая армия побыстрее освободила родное Поволжье, где, дескать, «унижаясь, ждут освобождения» его соотечественники, томилась от наплыва гадливого чувства к этому человеку. Перед глазами опять стоял как живой Петр. «И дружил с такой поганью», — сокрушалась она. Но высказать здесь свое отношение к тому, что говорил Зоммер, понимала Валя, нельзя. И Валя молчала. Не к месту изображала на осунувшемся лице что-то похожее на улыбку. И когда Фасбиндер заметил в ее глазах уныние и спросил ее, что с нею, она ответила, что хотела бы пойти домой, так как у нее разболелась голова. Фасбиндер сразу поднялся. Извинившись перед хозяевами дома, он попросил у Вали руку и, придерживая ее, направился было наружу, но какая-то мысль остановила его.

— Прошу прощения, — обратился он к Зоммеру, который вместе с Соней шел за ними. — Вы, кажется, говорили, что изъявляли в комендатуре желание получить работу переводчика? — И, когда Зоммер подтвердил это, продолжил: — Я обещаю подумать и помочь вам. До свидания.

— До свидания, господин Фасбиндер. Я и моя супруга будем очень вам признательны за оказание такой милости.

Валя, когда гитлеровец предложил ей сесть в машину, попросила отпустить ее домой. Офицер изобразил что-то вроде обиды.

— Я обещал довезти вас до дому, и я это сделаю. Бросать такую хорошенькую фрейлейн среди дороги, да еще в такое тревожное время… Это не по-рыцарски.

Она села.

Заведя мотор, Фасбиндер высунул в открытое окно правую вытянутую руку и крикнул, будто пролаял, стоящему на крыльце Зоммеру с Соней:

— Хайль Гитлер!

Зоммер в ответ поднял левую руку, сжав до синевы кулак.

«Не научился еще приветствовать по-гитлеровски», — с неприязнью подумала о нем Валя, и вдруг у нее мелькнуло: «А может, это он мне знак подает — жест-то рот-фронтовский!.. Да нет, скорей, случайно вышло так… Да, скорей, случайно…»

Фасбиндер поехал к центру. Миновали мост через Пскову́. Эсэсовец, приглядываясь, как горит лицо девушки, выговорил:

— Если хотите, я привезу вас к нашему врачу. Я готов служить вам, фрейлейн.

Валя отрицательно замотала головой, а самой казалось, что и впрямь заболела: в груди колотилось готовое вырваться сердце, знобило. Какой кошмарный день! Предатель Зоммер. Потаскушка Сонька. А тут… этот убийца со своей любовью… Валя представила, что сделал бы с ней гитлеровец, узнай он ее мысли, и вздрогнула.

— Вот здесь поверните налево, — сказала она, показав на переулок, ведущий к ее дому.

Немец послушно свернул. Машина, когда кончился каменный настил, запрыгала по ухабам, остановилась.

Офицер о чем-то думал. Уткнувшись глазами в рытвину впереди, заговорил немного с укором в голосе:

— В деревушке, я заметил, вы жалели этого большевика… Как его? — а потом с издевкой усмехнулся: — Помойкин. — И требовательно: — Вы ненавидите нас, немцев?

Валя подняла на Фасбиндера глаза.

— Странный вопрос. — И ушла от ответа: — Парень этот — Момойкин. Он не большевик. Он приспособленец. Скажу честно, таких людей я презираю, поэтому его не жалела… Мне было просто страшно.

— К экзекуциям надо привыкнуть, — улыбнулся одними губами гитлеровец, — и они станут не страшны.

— Нас учили гуманности.

— Гуманность… Что такое гуманность? Гуманность — это заблуждение дряблого, нетвердого духа.

— Так я не думала, — устало ответила Валя и взмолилась: — Но мне все-таки надо домой! Я больше не могу.

Машина кое-как перебралась через рытвину. Фасбиндер ворчал по-немецки. Возле калитки Валиного дома остановился. Дотянувшись через Валю до ручки, открыл дверцу. Локтем коснулся Валиной груди. Смотрел на нее не ласково и преданно — в очерченных припухшими красноватыми веками глазах пылала необузданная страсть.

Пытаясь отвести локоть Фасбиндера, Валя дотронулась до его руки.

— Я прошу вас… — проговорила она чуть не плача. — Видите, мне плохо.

Немец, убирая руку, пролепетал:

— Я… прошу вас, разрешите мне проводить вас? Вы для меня… Вы… вы божество, славянское очарование…

— Не прибрано, когда-нибудь в другой раз, — нашлась Валя.

— Ну подождите, я помогу вам выйти, — взмолился Фасбиндер и, выскочив из машины, по-юношески резво обежал ее спереди; распахнув дверцу, протянул Вале руку: — Прошу вас, фрейлейн.

На крыльцо выскочили растрепанная Акулина Ивановна с сынишкой. Широко открытые испуганные глаза се онемело уставились на немца и Валю. Схватив за руку мальчика, она попятилась в дом. Коля, рванувшись, сбежал с крыльца.

— Вы разрешите мне побывать завтра у вас? — прикоснувшись тонкими холодными губами к Валиной руке, проговорил, приходя в себя, офицер.

Валя, поглядев на мальчика, покраснела от стыда. Еле слышно выговорила:

— Но вы же видите, что мне нездоровится.

— О, я понимаю вас, фрейлейн, но и вы должны понять меня: я буду волноваться, не зная, что с вами. — И, подведя ее к крыльцу, спросил: — Я до сих пор не могу понять, что заставило вас показать мне дом Зоммера? Его фрау — ваша подруга. Вы что…

— Я ненавижу, как и этот Зоммер, все советское, — перебила его Валя, — и потому выдала его, думая, что он скрывается.

— О, ко всему вы еще и мужественный человек! Это похвально, фрейлейн. Третья империя не останется перед вами в долгу. Я сегодня же сообщу кому надо, чтобы ваш дом не трогали, больше — оберегали: знаете, солдаты любят шалить, хотя их за это и наказывают — отправляют на фронт.

Фасбиндер попятился к машине. Валя, поднимаясь по ступенькам, слышала, как сын Акулины Ивановны бросил гневно:

— Эх ты, тоже мне!.. Шлюха ты продажная…

— Кто? — повернулась к нему Валя и, увидев злые, осуждающие глаза мальчика, сразу осознала значение сказанных им слов. Бросилась в свою комнату, упала на койку. Услышала голос Фасбиндера:

— Подойди ко мне, поросенок!

В голосе прозвенело столько угрозы, что Валя поднялась, стала к окну, смотрела из-за тюлевой занавески, как гитлеровец спрашивал возле машины у мальчика:

— Кто тебя научил так говорить?

— А я думал, ты по-русски не понимаешь, — промямлил Колька и, подняв на немца глаза, твердо добавил: — Дядька так говорил вчера на одну тетку, а я слышал. Она с фашистом под ручку шла…

— Фашисты — это итальянцы, а мы… национал-социалисты, — перебил его Фасбиндер и, сверкнув глазами, вкрадчиво спросил: — Ты пионер?

— Пионер, — гордо проговорил Колька, хотя был еще октябренком и о пионерстве только мечтал.

— Пионер? А где же у тебя это… галстук, — и рука Фасбиндера легла мальчику на грудь.

— Где?

Мальчик опустил лицо. Фасбиндер, схватив ребенка за нос, крепко сжал пальцы. Нос мальчика — курносый и мягкий — расплющился в крепких, сухих пальцах гитлеровца. Мальчик, упираясь, негромко говорил:

— А я все равно не зареву. Мне не больно… Я не боюсь… Все равно…