В окно было видно, как небо над горизонтом нет-нет да и начинали бороздить грозовые тучи. Они шли над синевой леса, над полями, и все почему-то с северо-запада. Только их громовые раскаты — приглушенные, еле слышимые — улавливались, как далекая канонада. И это возвращало к действительности. Память начинала ворошить нерадостные газетные строчки сводок о военных действиях. Непонятно было, почему наши войска все еще отходят на восток. Хотелось, чтобы этому скорее наступил конец. И поэтому, очевидно, готово было лопнуть сердце, когда обжигала мимолетная мысль: да и остановят ли? одолеем ли заразу эту, которая, как саранча, растекается по родной земле?.. А глаза машинально продолжали следить за горизонтом. Тучи, не дойдя до Вешкина, сворачивали в сторону. Их лиловые, налитые влагой крылья расплывались над горизонтом и постепенно таяли. Изморенный жарою, Петр провожал их свинцово-тяжелые горбы с понятной, пожалуй, только хлеборобу грустью.
Но однажды, за полдень, когда отделение Курочкина несло внутреннюю службу по роте, а сама рота строилась перед школой, чтобы идти на поиск немецких парашютистов, которых только что, сообщили по телефону из соседнего колхоза, сбросили с самолета, Петр увидел в окно из класса, где размещался его взвод, тучу необычную. Иссиня-черная, налитая страшной тяжестью, она появилась с з а п а д а и, показалось, утюжила землю. Поднявшийся ветер рвал листья старой рябины на лужайке за школой. С мышиным писком ходили на шарнирах открытые створки окон. Что-то тревожное промелькнуло в мыслях… Схватив пилотку, Петр бросился в коридор, выскочил на крыльцо.
Солдаты уже построились.
Надвигающаяся туча не выходила из головы Чеботарева. Он то и дело поглядывал поверх крыши, ощерившейся обветренной щепой стрехи, на небо и все ждал, когда появится гребень тучи — из-за угла здания был уж виден ее край, быстро растущий, расходящийся, охватывающий небосклон над лесом. И почему-то уже хотелось, чтобы она, туча, свернула в сторону. Но она росла. Вот показалась и ее вершина… А Холмогоров вел себя так, будто и не замечал этого. Он спокойно объяснял командирам взводов задачу, то и дело тыкал коротким пальцем в развернутую карту…
Раздался первый раскат грома — где-то совсем рядом, над лесом, за школой. От его гула, почудилось Чеботареву, вздрогнула напоенная теплом земля. И в глазах Петра эта туча выросла вдруг в жуткое сказочное чудовище. И это чудовище, показалось ему, сейчас, через несколько минут, закроет собою все небо и напустит на людей мор, мрак, вбирая в свою кровожадную утробу все живое, чувствующее, понимающее… В это время Шестунин привычно крикнул:
— Ро-ота-а, смир-р-рна-а! Р-равнение на-а сре-ди-и-ну-у! — И, повернувшись кругом, побежал вперевалку к Холмогорову, который, поставив командирам задачу, уже говорил с Буровым.
Чеботарев вышел из школы. Посматривая, как докладывает старшина, не переставал следить за тучей.
Стих ветер. Не вздрагивала больше пыльная, побуревшая листва осинки напротив окна, мертвенно белели ромашки на клумбе, висела в немой предгрозовой тишине неторопливая, но твердая, чеканная шестунинская поступь.
Холмогоров, выслушав рапорт Шестунина, скомандовал «Вольно». И в это время — будто раскололось на кусочки небо! — сухой, горячий воздух совсем рядом сотрясли резкие, оглушительные раскаты. Команда старшины потонула в них, не дойдя до строя.
Командир роты смотрел на разбухший чернотой запад. Вспышки молний сверкали совсем близко, уже над кладбищем. Холмогоров полез в нагрудный карман гимнастерки, извлек оттуда кировские часы.
— Черт возьми! — поглядев на стрелки часов, выругался Холмогоров и сказал Бурову спокойно, словно между прочим: — Переждем? Или нет? Ведь и фашисты не пойдут никуда в такую погоду?
— Что мы, глиняные?! — серьезно ответил политрук. — Не размокнем, а время сработает на нас: фашисты-то уж наверняка отсиживаться будут там.
Холмогоров оглядел роту. Снова посмотрел на тучу. Потрогал зачем-то кобуру.
— В общем… правильно. Строимся вот долго еще. Быстрее надо.
Рота двинулась по дороге. Огибала кладбище. Все на ходу готовили плащ-палатки. То, что идут дружно, Чеботарева успокаивало. И он уж не так тревожно смотрел роте вслед.
Раскатисто гремел гром. Рванул ветер, поднимая с земли пыль, мусор… Зазвенели, как тонкое листовое железо, стекла окон; росшие у шоссе перед школой молодые березки пригибались… Завыл нервно и тягуче провод, протянутый к школе. Все учащаясь, с дробным металлическим стуком шлепались дождевые капли. Темнело…
Рота не дошла еще до шоссе, когда с неба, как из ведра, обрушился ливень, и почти тут же, больно ударяя по телу, захлестал град. И не то чтобы прохлада, какой-то сырой, угнетающий холод окутал Петра, и он, полупромокший уже, бросился на крыльцо, под навес. Перепрыгнув через ступеньку, к двери, еще раз посмотрел на роту.
Рота выходила на шоссе. Все шли, накрывшись плащ-палатками. Холмогоров, махая рукой идущему впереди Шестунину, что-то кричал. Шестунин, повернувшись на его крик, выскочил из строя и отдал команду. Рота как ошалелая рывком бросилась вперед…
Чеботарев вбежал в школу.
Курочкин кричал от дальней по коридору двери:
— Младший сержант, закрой окна в своем классе!
Чеботарев бросился к себе во взвод. Увидел там вихляющие на петлях створки. Кинулся закрывать их. По рукам хлестали косые, туго натянутые дождевые струи, ударяли градины.
Стало еще темнее. За белесой стеной из воды и града не было видно леса. У рябины на лужайке под окнами град сбивал листья, ветер гнул, надламывая, ветки; крупные, с голубиное яйцо, ледяшки с силой били о землю, покрывая ее холодной, смешанной с грязью и сором рыхлой серой массой. Старое, построенное еще прадедами здание сотрясалось, и чудилось, вот-вот развалится. Но какая-то сила помогала ему все это выдерживать — жить.
За спиной Петра что-то зашипело. Он даже подумал было, не рушится ли стена, но тут же в хаосе звуков уловил знакомые слова, с которых начинались сводки о военных действиях. Из черной тарелки репродуктора на стене в коридоре неслось: «пррр… должали развивать наступл… Шауляйском… Бродском направ… Все атаки противника… направлении отбиты с большими… него потерями. Контрударами наших механизированных… разгромлены танковые части противника и полностью уничтожены… мотополк пехоты… Немцы спускают по пять — десять парашютистов в форме советской милиции для уничтожения связи… В тылу наших армий созданы истребительные батальоны для уничтожения диверсантов-парашютистов. Руководство истребительными батальон…»
Репродуктор вдруг смолк: видно, оборвался провод.
Поняв, что не везде гитлеровцы прут — кое-где их начали бить, Петр обрадовался. Подойдя к окну, посмотрел наружу.
Град прошел. Но все еще хлестал землю ливень, свистел, завывая, ветер. Через сетку дождя виднелся лес — темный, еле различимый. Выйдя в коридор, Петр снова подошел к окну. Задумался. Вспомнил о роте, которая сейчас была неизвестно где, Псков вспомнил, Валю, вспомнил далекую Сибирь с родным домом на высоком берегу широченной Оби… Не заметил, как пролетело время, и дождь кропил землю уже мелкими, почти отвесно падающими каплями… Но все было неузнаваемо. Все, на что любил Петр смотреть отсюда, поблекло, потеряло свои прежние очертания, краски… Осинка подле окна стояла полуободранная, со сломанными, свисшими сучьями. Молодые березы у шоссе, так приветливо смотревшие на Петра каждый раз, как он выходил из школы, помрачнели, сникли. Выйдя на крыльцо, он обратил внимание, что через них видны теперь и шоссе, и хмурый, напоенный водой и избитый градом лес.
Но туча прошла, и снова светило всему живому солнце, земля как-то враз будто обогрелась, потеплела… Бежали ручьи, таял град, начинала подниматься прибитая трава. Жизнь возвращалась… Разбойная, выдыхающаяся туча у горизонта таяла, растворяясь. Петр видел над головой небо — синее, прозрачное, глубокое-глубокое; и ему подумалось: вот так всегда во всем… И скованная зимними стужами земля — отходит. Весеннее солнце, постепенно освобождая землю от снега, дает ей силу. И шаг за шагом сходят на нет следы зимней сумятицы; сначала медленно, а потом быстрей и быстрей начинает идти все в рост, и незаметно наступает лето. И не узнать уж в цветущей, плодоносящей матери-земле, которой одно любо — ЖИЗНЬ, той, на которую смотрели глаза, когда с нее, перетерпевшей зимние морозы, сходит последний снег.
