— Итак, я обязан сделать кое-какие дополнения к истории Жофи, это необходимо и для тебя, и для всех остальных моих слушателей. — Лорд Креншоу полистал книгу. — Я сказал: но ведь существует еще и любовь. Теперь надо понять ее соотнесенность с жизненно важными делами.
Ты мне киваешь, подумал Эдвард. Мы с тобой два сапога пара. Но в том, что я такой, в том, что… не изведал любви, не понимаю этого чувства, в этом виноват и ты, чудовище. Я узнаю тебя все лучше и лучше. Зачем говорить? Зачем давать тебе возможность защищаться? Где мама? Она улыбается. Может улыбаться. А я не могу…
Лорд Креншоу, медленно, спокойно:
— Несколько недель назад я случайно наткнулся на книгу, которую искал много лет, иногда так бывает. Вдруг я нашел эту книгу, и как раз вовремя. Вот она.
Маккензи:
— Гордон, ты сказал, что у тебя сейчас в руках книга, которую ты давно потерял, а потом внезапно обнаружил?
— Совершенно случайно. А приобрел я ее лет восемнадцать назад. Нет, здесь стоит дата — двадцать лет назад.
Элис прикрыла глаза рукой. Вот, стало быть, до чего дошло. Ты принял вызов. Я тебя к этому принудила.
Маккензи повернулся к Эдварду — тот смотрел на него, но не слышал ни слова. Он думал: меня буквально ограбили, тело мое искалечено, душа моя искалечена, что ты наделал, чудовище.
— Мое замечание связано с разговором, который мы недавно вели с Эдвардом. Я сказал ему: мы не умеем обращаться с вещами, мы притесняем их. Можно, конечно, стремиться к правде, но именно потому, что мы хотим вырвать правду насильно, она не дается нам в руки.
Гордон:
— А как же добиться правды?
Маккензи:
— Отказавшись от собственной воли. Сам видишь.
Гордон:
— Став холодным? Безразличным?
Маккензи:
— Нет, став мягким. Спокойным. Податливым, как воск. Правда приходит сама, ее нельзя залучить силой.
Гордон:
— Не помню, но, по-моему, когда книга внезапно нашлась, я вовсе не был в том состоянии, о котором ты ведешь речь.
Маккензи:
— Ты сам ничего не сознавал, Гордон. Ведь ты сказал, что случайно наткнулся на книгу. Что это значит? Это значит, что ты ее не искал. Вот тебе и нужное состояние, в этом состоянии зов вещей, в частности, книги мог дойти до тебя. И ты нашел то, что искал.
В ответ Гордон рассмеялся, весело рассмеялся, как встарь.
— В этом я ничего не смыслю. Ровным счетом ничего. Говоришь, мне нужна была книга? Зачем? Вовсе нет, о книге я не помышлял, не ощущал в ней потребности. Твоя теория мне знакома, Джеймс. И если я осознаю ее действенность, то обещаю обратиться в твою веру. А теперь вернемся к книге, это — книга сонетов скульптора Микеланджело. Сонеты посвящены любви, — вернее, и любви тоже. Микеланджело был великий, может быть, величайший скульптор Европы в послеэллинское время и уж безусловно самый масштабный. Что значила для него любовь? Хочу прочесть несколько стихов Микеланджело. Вот двустишие:
В такой злосчастной доле мне ваш лик
Несет, как солнце, то рассвет, то сумрак
[19].
Он не говорит только «рассвет». Он говорит — «то рассвет, то сумрак».
Хоть счастлив я твоим благоволеньем.
Страшусь его, как гнева твоего,
Затем, что крайностью его
Любовь опять смертельным бьет раненьем.
А вот еще:
Владычица моя столь дерзка и ловка,
Что, убивая, благо обещает
Глазами мне, и тут же сталь вонзает
Жестокую ее рука.
И жизнь и смерть — одна река —
Противоборствуют; в одно мгновенье
В душе ее я чувствую волненье.
Но чем длиннее тянется мученье,
Тем мне ясней, что зло мне более вредит,
Чем благо радость мне дарит
[20].
Гордон сделал паузу, молчание прервала Кэтлин:
— Не такие уж это прекрасные стихи, папа. О любви в них говорится мало.
Гордон:
— По-твоему, стало быть, книга без ущерба могла пропадать и дальше?
Маккензи:
— Оставь, Кэтлин. Мы только начали читать стихи.
Эллисон:
— А теперь послушайте чрезвычайно своеобразный диалог между скульптором и его другом Джованни Строцци. Строцци превозносит скульптуру Микеланджело «Ночь» и говорит:
Вот эта ночь, что так спокойно спит
Перед тобою, — Ангела созданье.
Она из камня, но в ней есть дыханье, —
Лишь разбуди, она заговорит.
На это Ночь устами Буонарроти отвечает:
Мне сладко спать, а пуще — камнем быть,
Когда кругом позор и преступленье;
Не чувствовать, не видеть — облегченье.
Умолкни ж, друг, к чему меня будить?
Наступило молчание. Лорд Креншоу листал страницы. Эдвард сидел сзади, скрестив руки на груди. Элис казалась взволнованной; она глубоко и прерывисто дышала, сама не замечая этого.
Гордон:
В ком тело — пакля, сердце — горстка серы,
Состав костей — валежник, сухостой;
Душа — скакун, не сдержанный уздой,
Порыв — кипуч, желание — без меры;
Ум — слеп, и хром, и полн ребячьей веры,
Хоть мир — капкан и стережет бедой:
Тот может, встретясь с искоркой простой,
Вдруг молнией сверкнуть с небесной сферы.
Так и в искусстве, свеже вдохновлен,
Над естеством художник торжествует,
Как ни в упор с ним борется оно;
Так, если я не глух, не ослеплен
И творческий огонь во мне бушует, —
Повинен тот, кем сердце зажжено.
Выражение лица Элис изменилось, она гневно нахмурила лоб, поджала губы, но не произнесла ни слова.
— Ну, а теперь более нежный сонет, если в применении к Микеланджело вообще можно говорить о нежности. Не следует только выбирать у него какое-нибудь одно стихотворение и судить по этому стихотворению обо всем Микеланджело в целом:
Я стал себе дороже, чем бывало,
С тех пор как ты — здесь, на сердце моем;
Как мрамор, обработанный резцом,
Ценней куска, что дал ему начало.
Лист, где искусство образ начертало,
Не равночтим с тряпицей иль клочком;
Так и моя мишень твоим челом
Означена, — и горд я тем немало.
Я прохожу бестрепетно везде,
Как тот, кого в пути вооруженье
Иль талисман от напасти хранят;
Я не подвластен пламени, воде, —
Твоим гербом слепцам дарую зренье,
Своей слюной уничтожаю яд.
