— Почему вы задумались, мисс Вирджиния? Говорите. Времени у нас достаточно.

— Я думаю о том, как получилось, что в доме стало совсем иначе. Мы ожидали, что она с ним обручится. Это надо было предвидеть. Хотя нам как-то не верилось. Некоторые считали, что это вообще невозможно.

— Почему невозможно? Разве отец был совсем из другого теста?

— Все это дела давно минувших дней, я уже целую вечность не вспоминала о них, но тогдашняя жизнь до сих пор стоит у меня перед глазами. Госпожа Элис очень переменилась. Жаль, что у нас не осталось ее карточки той поры. Вы не можете себе представить, какой в ней произошел перелом. Гордон был с ней строг. Она должна была отказаться от своей легкости и веселости. Многое в ней ему не нравилось. Но Элис решила приспособиться к нему во что бы то ни стало. Я часто присутствовала при их ссорах. Мне казалось, помолвка расстроится. Но Элис вбила себе в голову, что выйдет за него замуж. Она заступалась за Гордона перед матерью. Не такого зятя хотела мать. Элис могла бы иметь более интересного, изысканного мужа. О, боже, конечно, могла бы: ей стоило только пальчиком пошевелить. А вместо этого она выбрала Гордона Эллисона.

— Вы не понимали ее выбора?

— Никто не понимал. Из-за Гордона она должна была многого лишиться.

— В том числе и святой заступницы?

— Видимо, она очень любила его, страстно любила, иначе не пожертвовала бы всем. Вам наверняка трудно представить себе: то была настоящая любовь, та любовь, которая так редко встречается. Ваша мама постоянно жаловалась: он мой злой рок. Так оно и было. Можно подумать, что их брак предопределила сама судьба. И при всем том Элис была олицетворением легкости, жизнерадостности, очарования.

Эдвард:

— В человеке заложено много всякой всячины.

— Вы правы, господин Эдвард. А что касается ее святой заступницы, то я помню, как Элис с ней расставалась. Пока Элис еще жила дома, была невестой, она иногда подолгу простаивала у изображения святой и приносила ей цветы. А после свадьбы, когда госпожа Элис поселилась вместе с Гордоном Эллисоном, я помогала ей переносить на новую квартиру всякие мелочи. Я стояла вместе с ней в светло-голубой комнате, в ее девичьей комнате, и мы вдруг обменялись взглядами. «Я не собираюсь брать с собой много вещей, — сказала госпожа Элис. — Мне хотелось бы сохранить мою комнату в том виде, как сейчас». Я сказала: «Элис, мы возьмем только самое необходимое». И мы сложили немного белья и несколько книг, а потом очередь дошла до старинного маленького образка овальной формы, яркого и незамысловатого, написанного на византийской позолоте. Элис сняла его с гвоздя и взяла в руки. Присела и долго, очень долго держала святую на коленях, разглядывая ее. О, Эдвард, как она на нее смотрела! Я молча стояла рядом. Я знала, что происходит у Элис в душе.

Гордон был неверующим. Она не хотела приносить святую в его квартиру. Сжимая образок в руках, она плакала. Я стала утешать Элис, сказала, что возьму святую к себе и всегда буду ставить перед ней цветы. Элис обрадовалась, но возразила, что ей хотелось бы оставить ее в этой комнате, пусть висит там, где висела всегда.

Я сказала: «Но, Элис, здесь ведь никто не будет за ней смотреть. Бог знает, какая судьба ее ждет».

«Оставь ее здесь, Вирджиния, я так хочу. Оставь ее здесь».

Она поцеловала святую, и я… я тоже поцеловала ее, а потом Элис снова повесила образок на старое место. И мы ушли.

Эдвард:

— Набожность матери редко проявлялась. Она приспособилась. Неужели она стеснялась своей веры? Как вы считаете?

Старушка вполголоса:

— Теперь я иногда вспоминаю случаи из прошлого, которые давно забыла. Это происходит из-за вашей любознательности, Эдвард, из-за того, что вы все хотите понять. Меня смех разбирает, когда я думаю о тогдашних событиях в доме Маккензи, о том, как появился господин Гордон и как развивались их отношения, драматически и почти неправдоподобно, а ведь потом, постепенно, все наладилось. Так в жизни бывает, Эдвард; вы еще убедитесь в этом на собственном опыте. Но вот в дом явился господин Эллисон, мы, собственно, даже не верили, что он приходит ради Элис. Впрочем, нет — мы, конечно, верили, ведь ради нее многие приходили, Элис всегда окружал целый рой молодых людей, ей нравилось иметь много поклонников, в этом она походила на свою мать — нас удивляло, что Элис им заинтересовалась, да еще как. По правде говоря, я по сей день не понимаю этого. Тогда я должна была часто помогать ей — следить, чтобы никто не мешал Элис при свиданиях с господином Гордоном; я делала это неохотно, особенно из-за ее матери. Но Элис настаивала, наседала, плакала.

— Стало быть, она уже любила его.

— Но почему — вот в чем вопрос. У меня как раз создалось впечатление, у нас у всех создалось впечатление, что они не подходят друг другу, кроме того, я видела, что это чувство не идет ей впрок, она с ним не справляется. Однажды она сказала мне в ответ на мое серьезное предупреждение о том, что я не могу больше быть ее соучастницей: «Поступай, как хочешь, история с Гордоном касается только меня». Встречаясь с ним, она-де выполняет некую миссию.

— Миссию? Что она имела в виду?

— Определенную задачу. Служение. Это было типично для Элис. Она всегда была такой. Смесь энергии и фантазии. Не знаю только, как она до этого додумалась. В ту пору она уже отчасти потеряла свою веселость и свое хорошее настроение. Иногда в ее поведении появлялось нечто агрессивное, мать Элис спрашивала меня, в чем дело, но я тоже не могла ничего объяснить.

Эдвард:

— Она растворилась в нем.

— Наверное, так и было. Но она не справлялась со своим чувством. Она его принимала и в то же время не принимала. Это был настоящий внутренний конфликт. И тут она уговорила себя насчет «миссии». И твердо стояла на своем. Ни с кем она не делилась, только со мной, и я должна была поклясться, что сохраню все в тайне. Ах, боже мой, для меня это были трудные времена, такая ответственность, но Элис заупрямилась, и никто не мог бы с ней сладить. Временами ее брат Джеймс что-то чуял; но я молчала, прикидывалась дурочкой. Брат считал, что в этой истории нет ничего особенно загадочного; существует много женщин, которых тянет именно к тому демоническому типу, к какому принадлежит Гордон.

Эдвард:

— Брат что-либо предпринимал?

— Предпринимать что-либо было не в характере Джеймса. Он говорил «гм», пожимал плечами и шел своей дорогой. Кстати, он называл господина Гордона за его неотесанность и мрачный нрав диким вепрем, называл уже тогда. Как-то раз за чаем он стал дразнить сестру — спрашивал, чувствует ли она себя достаточно сильной, чтобы укротить вепря. Вот вам и история Лира, которую он нам рассказал. Думаю, Элис решила стать укротительницей или же нафантазировала что-то в этом роде, вошла в роль, и до известной степени ей это удалось. Но…

— Что же? Расшифруйте свое «но»!

— Это было не в ее натуре. Не по силам ей. У нее не лежала к этому душа.

Эдвард:

— Разве такое можно знать, мисс Вирджиния?

— Да, я-то знаю Элис. Вероятно, ее привлекала авантюра, как таковая. Или же была другая причина: она это на себя возложила. В сущности, Элис была глубоко религиозным человеком. И когда она с ним познакомилась, когда он пришел к ней, она это на себя возложила. Возложила, как миссию. Но нести свой крест ей было очень трудно. Наша веселая Элис разительно изменилась. Ах, она прямо-таки бросалась на меня, когда я осмеливалась коснуться ее отношений с Гордоном, — ее мать часто подбивала меня на это. Потом я оставила свои попытки. Однажды Элис пригрозила, что она все бросит, если ей будут ставить палки в колеса. — Мисс Вирджиния ненадолго замолчала. — Да, ваша мама — упрямица, в ту пору они закусила удила.

Эдвард:

— Но не могла же она из-за пустого каприза испортить себе жизнь?

— Ах, ваша мама — гордячка, Эдвард. Вы не имеете представления, до какой степени она горда.

— Ну а что было потом?

Мисс Вирджиния: