Элис:

— Что ты сказал, Эдвард?

Эдвард:

— Ничего особенного, мне пришла в голову одна мысль.

Элис:

— В последующие дни он не выходил из своей комнаты.

Эдвард:

— И работал, как обычно?

Элис:

— Теперь уже не установишь. Это были такие ужасные дни.

Эдвард:

— Ты сильно страдала?

Мать не подняла глаз.

Эдвард:

— Тебя удивил мой вопрос? Я спрашиваю, что приходит в голову. А потом ты говорила с отцом обо мне? Он пытался тебя утешить?

— Какие странные вопросы ты задаешь, Эдвард.

Эдвард:

— Кэтлин мне рассказала, что ты тогда часто уединялась, много времени проводила в саду совсем одна.

— В горе человек стремится к одиночеству.

Молчание.

Эдвард:

— Вы посетили меня в клинике. И это тебя очень взволновало. Почему? Ты ведь знала, что я болен.

Элис:

— Но это далеко не одно и то же: знать или увидеть больного собственными глазами.

Эдвард:

— Почему не одно и то же? Я был очень бледный, исхудавший, естественно. Что ты мне тогда говорила?

— Нам ведь даже не разрешили войти. Мы с Кэтлин стояли за дверью и глядели на тебя только через окошко.

— Ну и что?

— Мы тебя видели.

Эдвард:

— И ты чуть не упала в обморок?

Элис:

— Тебе это рассказала Кэтлин? Зря она все выбалтывает.

— Но ведь так было на самом деле.

— Зря. С ее стороны это плохо. Да, я чуть не упала в обморок. Так нам довелось встретиться, Эди. Что это была за встреча!

— Я был серьезно болен?

— Зато теперь ты опять с нами. Теперь ты со мной, Эди. — Мать расцеловала Эдварда в обе щеки; она все еще не отходила от его постели. Глаза ее радостно сияли. — И теперь-то ты уж не удерешь от меня.

Эдвард погладил ее руку. Какая она красивая! И как привязана к нему! В присутствии отца она такой никогда не бывает.

Но вот настал обещанный вечер. Джеймс Маккензи должен был начать свое повествование. Не потрудившись согласовать это с ним, Эдвард раструбил всему дому о том, что дядя расскажет им историю Гамлета. Известие это вызвало бурную реакцию матери. Она заявила, что эта пьеса Шекспира действует ей на нервы. Она ее совершенно не выносит. Мать просила Эдварда не настаивать на своей просьбе. Но тот лишь покачал головой, его поразило, что под конец разговора, осознав свое бессилие, Элис прошептала:

— Боже мой!

Лорд Креншоу в тот вечер, как обычно, возвышался над всеми, сидя в своем глубоком кресле. Правым локтем он уперся в колено, а ладонью придерживал подбородок; в этом полусогнутом положении ему было удобней всего сидеть. Глаза его перебегали с одного гостя на другого. Уши и щеки Эллисона пылали; в доме было чересчур жарко натоплено, но лорд Креншоу все равно не разрешал открывать окна.

Сперва беседа носила самый общий характер. Гувернантка мисс Вирджиния, которая внесла свой вклад в развлечение Эдварда, поведав историю пажа и его кольца, отошла с доктором Кингом в уголок (мисс Вирджиния была доверенным лицом семьи Эллисонов) и стала шептаться с ним:

— Неужели эти диспуты будут продолжаться до бесконечности, доктор?

— Все зависит от обстоятельств. А почему, собственно, вы спрашиваете?

— Я хотела сказать, доктор, что во время последнего вечера… Разве последняя история не вывела Эдварда из равновесия?

Доктор Кинг:

— Не знаю, чем вывела, если это так.

— Неужели вы не заметили, до чего он разволновался? Мы все заметили.

Доктор Кинг:

— Так и должно быть.

— Что? Что должно быть?

— Он должен волноваться. Вопросы, которые его интересуют, и притом живо интересуют, неизбежно вызывают волнение.

— Но послушайте, доктор, агрессивность Эдварда, его дикие выходки… иногда кажется, что он прямо в ярости. Нельзя же все время доводить его до умоисступления?

Доктор Кинг:

— Мы вовсе не доводим его. Таково течение — давайте называть вещи своими именами — таково течение его болезни. В ходе выяснения истины, в ходе внутреннего расследования, он все заметнее и быстрее будет приходить в волнение. С каждым разом это будет усиливаться. Возможно, что в один прекрасный день нам и впрямь придется прекратить наши собеседования. Однако не исключено, что он и сам переменит пластинку: возможно, не захочет заходить слишком далеко, испугается; тогда мы возьмемся за дело с другой стороны. Словом, поживем — увидим.

— Вы хотите оставить все как есть, доктор? Прошу вас, не делайте этого. Посмотрите только на Гордона Эллисона, вы сразу поймете, как он удручен. Я чаще бываю здесь в доме. Самый стиль, характер дома изменился. Гордон впал в мрачность. На лице госпожи Элис застыло выражение невыразимой муки, она постоянно напряжена. Элис уже вызвала брата. Она не знает, правильно ли они ведут себя с Эдвардом. Полагаю, она думает снова поместить его в клинику.

— Неужели? Но она не обмолвилась ни словечком.

— Ей бы следовало внушить это. Сын на нее ужасно влияет. В Элис появилось что-то жесткое, раньше этого никогда не было. О да, я знаю госпожу Элис. Что с ней будет? Временами она меня просто пугает. Неужели вы ничего не замечаете, доктор?

— Мисс Вирджиния, ничего страшного не произошло. Для такого курса лечения надо иметь крепкие нервы. Мы здесь вовсе не занимаемся сочинением сказок à la «Тысяча и одна ночь».

— Крепкие нервы только у вас, доктор.

В смущении доктор поднял руки, как бы сдаваясь.

Старая гувернантка:

— Что вы, собственно, затеяли, доктор? Сперва мне казалось, что поскольку Эдвард страдает от последствий ранения, болен, взвинчен, неспокоен, следует сделать все возможное, чтобы его успокоить. Поэтому каждый из нас взялся что-нибудь рассказать; вот именно, как в «Тысяче и одной ночи». Гордон Эллисон исполнил эту задачу с блеском. Но в дальнейшем у меня создалось совсем иное впечатление… Вспомните, что сказал Эдвард на днях. К болезни это не имеет касательства. Он требует честности, правды. Хочет до всего докопаться. Видимо, Эдвард считает, что в этом доме необходимо пролить свет на какие-то темные обстоятельства.

Врач:

— Да, это в самом деле так.

— Но к чему тогда наши истории о средних веках и тому подобное? Берите пациента в клинику; изучайте причину болезни, помогите ему научным путем познать истину. У вас же разработаны соответствующие методы. Он хочет дознаться до какой-то определенной правды… Но как он обнаружит эту правду здесь, в доме, в данных условиях? Чем ему помогут наши истории?

— Не беспокойтесь. Эдвард найдет ту правду, которую ищет.

— Боже мой, но каким образом? И какой ценой? Разве вы не видите, что в этом доме все страдают?

— Не преувеличивайте. Как-никак я при сем присутствую. И буду наблюдать еще тщательней.

— Доктор, ваши наблюдения не помогут. Вы должны забрать его в клинику. Правда!.. Не представляю себе, о чем идет речь. И какую правду он, во имя всех святых, намерен узнать? Он обнаружит только то, что покажется ему истиной.

Доктор задумчиво взглянул на гувернантку.

— А разве другая истина вообще существует? Какую другую истину вы знаете? Испытание состоит как раз в том, найдет ли он истину, какую ищет, в нашем случае это самое важное. И вот еще: следует проверить, поставит ли Эдварда на ноги соприкосновение с истиной.

Гости разбились на кучки. Доктор поднялся. Седая мисс Вирджиния засеменила рядом с верзилой врачом.

— Доктор, неужели и вправду нет другого метода, кроме того, что вы применили? Этот метод, по-моему, бесчеловечен.

Доктор нагнулся к своей собеседнице и с улыбкой шепнул:

— Вы не могли бы стать доктором, мисс Вирджиния.

Все расселись по своим местам.

Слово взял Джеймс Маккензи, брат Элис. Он не заставил себя долго упрашивать. Решение он принял заранее. Решил не касаться «Гамлета». В этом вопросе он не мог пойти на поводу у Эдварда. Тем не менее он хотел говорить, рассказывать, хотел, в частности, нарисовать лорда Креншоу таким, каким тот, по его мнению, был.