(Она грезила, она грезила.)
Глен рассказывал о себе, о том, как бросил мореплавание, выучился и стал лесничим. Пока он говорил, она перебирала гвоздики. И мельком бросала на него испытующие взгляды. Глен стал долговязым, костлявым серьезным человеком с карими глазами меланхолика.
Как поступила Элис, не разыскав Глена? Она покинула Британские острова. Переехала через Ла-Манш во Францию.
Она бродила по улочкам старого французского города.
Как меня обманул Гордон! Быть может, я была бы счастлива с человеком по имени Глен. Не знаю. Главу «Глен» пора закончить. Горе мне — никакие «если бы» уже не помогут.
Кто мне поможет?
Элис бродила по тихим извилистым улочкам старого города…
…Элис, дочь Альберта и Эвелин Маккензи…
…Женщина, жена, убежавшая от странствующего Гордона Эллисона, лорда Креншоу…
…Невеста, мифическая невеста юного морского офицера…
…Бродила и оглядывалась по сторонам, но внизу простирался всего лишь старый французский город; никто за ней не шел, ибо как Глен мог встать и пойти, ведь он уже давным-давно лежал на дне Северного моря: тело Глена разложилось и его растащили рыбы.
Почему ты тоскуешь по нему, Элис? Вы ни разу не поцеловались, только жали друг другу руки и, тая, смотрели друг другу в глаза: тогда, в летние дни у моря, это казалось вам верхом блаженства.
Пробудишься ли ты от грез?
Кто идет по тихим улочкам французского городка? Кто покинул родину?
Элис? Правда, это — Элис?
Я не прожила того, что мне было назначено судьбой. Коршун прилетает и впивается когтями в мое тело.
Дома вокруг меня голосят.
Меня вытолкнули из жизни, меня прокляли только за то, что я решилась быть собой. Мать спасла своего сына, помогла ему обрести себя, сын порвал с матерью, ибо и она хотела обрести себя.
Я призвала его из-за океана. Лелеяла, берегла. Показала ему путь. Я знала, отчего он страдает, а он не знал. У нас была одна и та же болезнь, она называлась «Гордон Эллисон». Я преодолела эту болезнь! Пусть я как Иов — прокаженная, пусть я покрыта язвами от подошвы ноги по самое темя, все равно я не стыжусь этих язв, готова показать их всем. Смотрите на меня, тучи и холмы, и ты, старая стена надо мной. Я не собираюсь участвовать в военных походах, чтобы отнять у мусульман гроб господень. Я сражаюсь лишь за себя самое.
Над Элис простирался туго натянутый синий плат небес. На небе не было ни облачка.
Я не боюсь смерти. Пусть попробуют сбить меня своими щитами. Саломея плясала, Саломея была плясуньей до последней минуты. Она кружилась, чтобы получить голову Иоанна Крестителя, сурового, решительного Иоанна. О, божественная Саломея, я восхищаюсь тобой! Мое блаженство. Как она кружилась. Она увлекла и меня.
Иоанн проклинал и жаловался в своей темнице: «Порождение ехидны! Кто внушил вам бежать от будущего гнева?» Гнев настигал ее, смерть была не за горами. И все же Саломея плясала, кружилась. Тот, кто грядет, имеет власть упразднить все установления. Но, несмотря на это, она кружилась. Она поднялась со стула, который стоял рядом с Иродом и Иродиадой, спустилась вниз и в пляске выразила свою ярость, защитила свое право на вражду к миру.
Разве не кричали ей: «Горе тебе, грешница»? Спаситель был уже невдалеке. Саломея знала, это — правда. И все равно она дерзнула. Ад разверзнул свою пасть, чтобы поглотить ее. А она поводила бедрами и семенила ногами.
Перед очами всевидящего она решилась на самое страшное, ей должны были принести на блюде голову Иоанна, а потом она дала убить себя наемникам.
Однажды ночью, когда Элис проснулась — обычно она не осмеливалась бодрствовать, старалась глубже погрузиться в забытье, цепляясь за сновидения, заклиная их не оставлять ее, — однажды ночью, когда Элис проснулась, она поняла: половодье началось, льдины поплыли, взгромоздясь друг на друга, ударяясь о быки моста. Элис горела и дрожала от вереницы сладострастных картин.
Казалось, ее плоть и кости растворились; она вся стала текучей, растаяла и пульсировала.
Бурные потоки с гор пенились, рыбы метались взад и вперед, реки вздувались.
Сон этот сожрал ее всю без остатка. Словно бы из окошка она глядела в новую, сладкую, ужасную, мучительную блаженную страну; единственную в своем роде страну, желанную и убийственную. Персефона… Так родился Дионис, который осмелился сесть на трон рядом с самим Зевсом.
В пламени и в смятении произошла метаморфоза. Как происходят метаморфозы? В пламени и в смятении.
Что мне делать? Она вздохнула. Закрыла глаза.
Куда бы она ни бросила взгляд, всюду вставали обольстительные картины. Может, надо забиться подальше или низко пасть и стать потаскухой? Суждено ли мне это?
Правда, честность. Что может мне помешать? Должна ли я помешать себе?
Элис вознамерилась путешествовать. Хотела поехать в Северную Африку, в Египет, а также в Индию. Опять встретиться с этой страной после столь долгого перерыва. Новый, благодарный за прошлое человек приветствует старую землю. Этот план не осуществился. Ей расхотелось путешествовать. Соблазнительные картины захватили ее всю целиком. Против них не существовало преград. Казалось, все распутники в этом неистово-любовном краю — мужчины и женщины, умершие, повисшие между небом и землей, спрятавшиеся в траве и на деревьях, в песке и в тучах, собрались, чтобы то и дело кидаться на нее и устраивать оргии в ее мозгу.
Она скрипела зубами: что за напасть? Неужели я похотливое животное?
Чтобы успокоиться, она прикладывала руки к холодной стене, к обоям в своей комнате, прижималась лицом к мебели. Но даже камень не остужал ее жара, он сам раскалялся, превращаясь в живую плоть. Он отвечал ей. Да, все отвечало ей.
А как изменилась природа, сама природа. Я купаюсь в собственной крови. Что мне рассказал этот горячий ветер, этот фен? И эти оливковые деревья? Они рассказали, как из листьев высовываются длинные тонкие языки и как ветви дрожат от волнения. О том, как страстно раскрывают пальмы свои соцветия.
Элис замкнулась в себе. Она боролась с собой.
Глен исчез, его уже не найти; знаю, я все упустила, все потеряла из-за этого вечного ожидания, надежд, споров и страстных мечтаний. Как мне устроить жизнь без него? И без него я должна взять судьбу в свои руки. Как мне пожертвовать собою ради тебя, Глен? Как мне встретить тебя?.. Где бы ты ни был… я твоя невеста. Неужели ты не хочешь принять меня — наконец, наконец?..
И тут вдруг так же внезапно, как поднялась буря, наступил мертвый штиль; его вызвали слова, которые Элис прочла в одной из своих книг: «Те, кто грешат и совершают неправое дело, умерщвляют собственную душу».
Вечером, когда Элис наткнулась на эту фразу, взгляд ее скользнул поверх нее. Однако утром, причесываясь перед зеркалом и глядя себе в глаза (в глаза этому полуодетому существу из плоти, клокочущему, словно котел), она опять вспомнила прочитанную фразу.
Элис изумляло это странное полуодетое существо из плоти, эта женщина, чье отражение глядело на нее с чуть заметной доверительной, подленько-злобной улыбочкой, подмигивало ей. Что это за фигура: человек, животное, растение, что это за создание, которое прицепляется к другому, следует за ним, как тень, не оставляет его даже ночью, лежит с ним, стонет и ворочается, обнимая возлюбленного. Что сие: собака, домашнее животное? От этой нищенки не избавишься: она стучит и звонит, ей надо заткнуть глотку — что с ней можно поделать? Если ее не унять, накажешь самое себя, а эта тварь тебя выследит, будет издеваться над тобой, дразнить; хлопот не оберешься, и отмыть ее добела тоже нельзя; переодевай сколько хочешь, пудри, прыскай духами. Все равно она будет такой же, в ней нет ни капли стыда.
Впрочем, внешне это существо еще приемлемо. Зато внутри у него черт знает что: кишки, легкие — словом, требуха, как в мясной лавке, и все кровяное, красное, скользкое, червеобразное, фу! А уж внутри этого нутра расположено самое что ни на есть нутро, которое всем движет: чувства, инстинкты, душа — словом, черт-те что!
