— Человек, — рассмеялся ночной гость.

— Но за кого, за какой, например, список вы стоите? — осведомился дед.

— За список, который не нравится гайдамакам, — сказал ночной гость.

— А что вы, сами приехали из Киева или, может, вас кто прислал? — спросил наконец дед.

Я вдруг брякнул:

— Дядя, а вы кидаете бомбы?

— Сию же минуточку, сию же секундочку спать! — закричала тетка. — Как вам нравится этот мальчик? Посреди ночи его интересуют бомбы! Не смей и во сне думать о бомбах, ты слышишь, что тебе говорят?

Утром ставни в угловой дедушкиной комнате оказались закрытыми. Светило солнце, прилетели воробьи на подоконник и сердито застучали клювами, но ставни не открылись.

Что он делал, этот странный, непонятный ночной гость, в темной комнате с покатым полом и мышиной норкой в углу, где на старом комоде стоял тяжелый медный подсвечник? Мне показалось, в комнате сверкнул огонь. Может быть, это он уже достал бомбу?

Я заглянул в щель. Наш ночной гость и какие-то чужие люди сидели за столом и при свете свечи читали газету.

Непонятно.

В переулке у дома вертелся какой-то человечек в котелке и толстом, мохнатом кирпичном пиджаке. То он стоял и делал вид, что читает афишу, то исчезал и появлялся уже с другой стороны, снова останавливался возле афиши и, сняв котелок, как веером, обмахивался им. Кто он такой и что ему здесь надо?

— Мальчик, иди сюда, — позвал он меня.

У него были крохотные усики, как приклеенная под носом черная ниточка.

— Тебя как зовут, мальчик? — спросил он.

Я ответил.

— Смотри, какая умница, — сказал он и ущипнул себя за усики. — А сколько тебе лет?

— Пошел восьмой год.

— Ах ты, моя умница, честное слово! — Он снова ущипнул себя за усики.

У него были пронзительные, какие-то сумасшедшие зрачки.

— Ну что за молодец! — сказал он и в знак восхищения даже сбил котелок на ухо.

Он вытащил из кармана портсигар, не глядя на него, нажал на кнопку, приоткрыл и, так же не глядя, достал из портсигара тоненькую папироску, потер между пальцами, потом достал спички и, прикуривая, сквозь пламя спички все продолжал неотрывно и неприятно смотреть мне прямо в глаза, и в черных зрачках его, как в зеркале, стоял мальчик.

— Вот, — сказал он, затянувшись и выпуская дым изо рта, ноздрей и, казалось, даже из ушей. — Умеешь так?

Я сразу же забыл его сумасшедшие зрачки.

— А ну, еще раз, дядя.

Он снова жадно затянулся и на этот раз действительно выпустил дым из ушей, и дым шел медленной и тягучей струйкой из правого и левого уха — так долго, что казалось, и голова набита дымом и этому не будет конца.

— Хочешь, научу? — сказал он.

— Я не сумею, дядя.

— Ого, будешь дымить, как самоварная труба. — И он снова неприятно, глубоко заглянул мне в самую душу своими малахольными глазками.

Мне стало не по себе.

— Дядь, я тебя боюсь, — сказал я.

— Отчего же ты меня боишься, дурачок? Я хороший! — И он хихикнул, показав черные, как семечки, корешки зубов, и мне стало еще страшней. — Смотри! — Он вытащил большой клетчатый платок, завязал на моих глазах многочисленные узелки, потом смял в кулаке и дунул в кулак и сразу развернул и тряхнул платком, на котором не было ни одного узелка и из которого шел папиросный дым.

Я опять забыл про его страшные глаза.

— А как вы это делаете, дядя?

— Брысь! — крикнул Микитка, как всегда неожиданно появившийся на заборе.

— А ну, иди сюда, шмендрик! — сказал человечек в кирпичном пиджаке.

— А чего я там не видел! — ответил Микитка.

— Ух ты, байстрюк!

— Дядя, а я знаю, кто ты, вот! — объявил Микитка. — Сказать?

— Слезай, слезай, там поговорим.

— Филер, вот ты кто! — сказал Микитка и соскочил по ту сторону забора. — Филер, шушера! — закричал он оттуда.

Человечек посмотрел на меня тоскливым взглядом. И не успел я оглянуться, он точно провалился сквозь землю.

А на улице вскоре появился другой — валет с бабочкой на шее и астрой в петлице, в лимонных штиблетах. Он стоял у калитки и делал вид, что поджидает невесту. То он вытаскивал часы, смотрел на них, прикладывал к уху и слушал, то вынимал из кармана платок и смахивал пылинки со своих штиблет.

В это время появился коваль.

— Что вам, молодой человек, нужно и что вы тут потеряли?

— А кто вы такой будете, что имеете право задавать мне такие вопросы?

— А я буду такой, что могу вас взять, — он поднял ржавый кулак, — и от вас останется одна астра, молодой человек, и еще две капли воды.

Когда валет с бабочкой исчез, загадочные гости стали выходить черным ходом, поодиночке.

Зачем пришли сюда эти парубки с завода Мельцера в черных сатиновых косоворотках и сапогах гармошкой?

Что делал тут студент в зеленой фуражке с молоточками? И почему сыновья Давида, все богатыри, не в кузне на горе, а здесь? И почему уходят, оглядываясь, в разные стороны? Неужели у каждого в кармане бомба?

— Они пошли бомбы кидать, — сказал я Микитке.

— Какие там бомбы? — сказал Микитка. — У них подпольная маевка.

— Какая маевка, что ты? Май когда был?

— Ну и что — маевка всегда, — уверенно ответил Микитка.

— А скоро они начнут бомбы кидать?

— Эти болтать не будут, — сказал Микитка.

— А что они будут делать?

— Поживем — увидим, — загадочно ответил Микитка.

Последним из дому вышел наш ночной гость. Я его сразу не узнал. Он был без бороды, совсем молодой, в черном рабочем картузе и смазных сапогах. И только теперь я заметил, что у него были большие темные руки молотобойца.

Мальчики прибежали к учителю на рассвете, еще сонные, в нахлобученных на самые глаза картузах.

А маленький учитель в ермолке неподвижно сидел над Книгой книг.

— Учитель, потоп! — закричали мальчики.

Учитель медленно приоткрыл глаза и посмотрел на мальчиков тусклым, потусторонним взглядом.

— Откройте книги и сидите смирно.

И, маленький, весь заросший бородой, он, подняв указательный палец, данный ему богом, чтобы указывать детям на его творения, стал рассказывать о золотом веке величайшего из великих, мудрейшего из мудрых царя Давида.

Учитель вел свой рассказ о царе Давиде, я дремал, и голос его доносился сквозь тысячелетия, будто из дворца Давида.

…Меня разбудила музыка. В маленькое низкое окошко мы увидели: по улице шел солдатский духовой оркестр. Медные трубы были повязаны алыми бантами, а за трубачами с красным знаменем шли парубки с завода Мельцера — в кожаных тужурках, в пальто, в свитках, перепоясанные патронташами, с русскими и австрийскими винтовками, а то и без винтовок, с одним штыком.

Вооруженные шли сегодня открыто, весело, шумно и несли яркий, издалека видный плакат: «Напором смелым, усилием дружным мы Капиталу сотрем главу».

Барабаны гудели, трубы так ревели, что в небе рассеялись тучи, и взошло солнце.

— Учитель, золотой век! — закричали мальчики.

— Не о том золотом веке, что там, а о том золотом веке, что тут, надо знать, — сказал учитель и постучал по книге.

У учителя были, наверное, очень странные очки. Когда он смотрел в книгу, все представлялось ему в увеличенном виде: огромные всадники на огромных конях, как тени, скакали по ее страницам. Учитель рассказывал нам про богатыря, от одного крика которого враги валились как подкошенные и зубы у них выскакивали из челюстей и рассыпались по полу, и всякий, на кого он бросал взгляд, даже птицы, летящие по воздуху, обращались в груду костей.

По ходу рассказа или чтения учитель подпрыгивал на стуле, вскрикивал и даже мяукал от восхищения, плакал настоящими слезами и, подбадривая исторических героев и мудрецов, давал им советы, исходя из современного опыта. И все было так живо, так гремело, что учитель быстро уставал, точно сам носился на буйном коне, и от усталости дремал в кресле, пока мальчики не будили его криком: «Учитель, потоп!»