И тут случилось то, чего вовсе не предвидел Олег: Неожиданно в воздухе мелькнули Сашкины руки и сомкнулись вокруг шеи Олега. Роли переменились. Башмачный поневоле должен был выпустить голову Сашка и обхватить его поперек. Но это мало ему помогло. Сашко с необычайной силой пригибал его книзу. Все ниже и ниже наклонялась голова Башмачного. Он делал усилия, чтобы удержаться, он напрягал все мускулы, чтобы подмять под себя Чайку, но не мог. Сашко тоже чувствовал, что повалить Башмачного ему еще не по силам. И они стояли вплотную друг к другу, совсем как два молодых бычка. Луна заливала их своим светом. Волны плескались возле их ног.

— Уморился? — спросил Олег.

— Нет. А ты?

— И я нет.

— А запыхался чего?

— Не поужинал еще, оттого и запыхался, — ответил Олег, не отпуская Чайку.

— И я тоже, — сказал Сашко, с силой отталкивая Олега.

— Так, может, пойдем… того… ужинать предложил Башмачный.

— Что ж, можно, — согласился Сашко.

И, как по команде, опустили руки. Обоим им было почему-то неловко.

И хотелось что-то сказать, и ничего, как назло, не приходило. в голову.

— Что ж, тебе тоже, пожалуй, можно итти в капитанский техникум, — вдруг сказал Олег.

— Не знаю. Я еще профессии не выбрал.

— А вот когда айсберг сталкивается с айсбергом, ты знаешь, какой грохот бывает? Ну просто, как гром, — снова вымолвил Олег.

Теплая и тихая южная ночь как будто прислушивалась к вздохам и всплескам легкого прибоя.

— Айсберг — усмехнулся Сашко.- я люблю солнце.

— Не был ты на севере.

— А ты?

— А я был.

— Так это ж сон рябой кобылы!

— Это и я слышал, — согласился Олег, — что сны частенько снятся рябым кобылам и поэтам, слышал!

Смеясь, он быстро вскарабкался, на крутой берег и уже оттуда крикнул еще раз:

— Да, и поэтам ! И поэтам! Бувайте здоровеньки!

— А все-таки ты меня не поборол! — крикнул ему вдогонку Сашко.

На углу, там, где улица поворачивает налево и пересекается горной дорожкой вожатый Максим попрощался с ребятами и пошел по этой тропинке вверх.

Домик, в котором жил Максим Чепурной; стоял на краю Слободки, выше всех остальных домов. Он был выше не потому, что отличался от других большим количеством этажей, а потому, что был выстроен на самом высоком месте. Этажей же у этого домика было очень немного — всего только один.

На пороге сидела старая бабуся в очках. Она, наверное, давно уже ждала кого-то, и, когда месяц высоко поднялся над морем, старушка тревожно поднялась с порога и сделала несколько ко шагов вперед. Но знакомая фигура показалась на дорожке, и молодой голос спросил весело:

— Куда же это ты собралась, мама?

— Максим! А я уже хотела тебе навстречу итти.

— Вот как! А я и в самом деле запоздал сегодня. Да все с ребятами, мама.

Вожатый бережно обнял мать за плечи.

— Ну мама, вот все и объяснилось. Галина написала Сашку записку, а ее перехватил Олег. Помнишь, я говорил тебе, что они оба что-то скрывают. Ну вот, а теперь все ясно: записка.

И он со всеми подробностями стал рассказывать историю с запиской. И, разговаривая, тут же на крылечке разостлал холщевую скатерку и поставил на нее тарелку с вареной рыбой и пирожками.

— Садись, мама, будем ужинать. Тут, на свежем воздухе, вкуснее будет.

Он быстро ел, поглядывая на мать и посмеиваясь:

— Ну и проголодался же я!

— Только бы они исправились! — вздохнула мать, как будто речь шла о ее собственных детях.

— Ну а как же! — ответил Максим. — Обязательно! А ты что об этом думаешь, мама?

В вопросе промелькнула тревога. Как живые, встали в воображении Максима лица Олега и Галины Кукобы.

— Что ты думаешь, мама?

— Да кто ж его знает! Поговорка говорит, что горбатого только могила исправит. А я думаю, если хорошие дети, так это им даром не пройдет.

Старушка закашлялась. Максим тревожно посмотрел на нее и, бросившись в комнату, вынес оттуда теплый платок. Он накинул платок матери на плечи и, усевшись рядом, обнял старуху.

— Да нет, это не простуда. Это, сынку, старость. А разве старость идет с добром? Она или с кашлем или с горбом. Сколько это лет мы с тобою в вожатых?

— Да уж третий год пошел, мама.

— Много у нас работы в этом году! А сказки сегодня будешь слушать?

— Да ты, верно, устала, мама!

— Пойдем в хату. Одну, так и быть, расскажу!

Месяц уже зацепился своим боком за верхушку самого высокого тополя в школьном саду, когда Олег Башмачный возвращался домой. Он уже и не думал о своей борьбе с Сашком, бывшей всего лишь за полчаса до этого — мысли у Олега сейчас были о другом. Итак, в пещере под камнем лежит револьвер. Настоящий боевой браунинг. Уж что-что, а в системе оружия Башмачный не ошибется. Он знает и наган, и маузер, и браунинг. Знает он также и автомобильные марки: «ГАЗ», «Форд», «ЗИС». Недаром же Олег так хвастается своей дружбой с красными командирами и с шоферами райсовета.

Вот об этом спрятанном браунинге и думает, возвращаясь, Олег. Сейчас уже не до хвастовства. Сейчас надо итти в пещеру, брать браунинг и нести его Василию Васильевичу. Мальчик решительно завернул в улицу, идущую в горы. Наверху, в домике, где жил вожатый, горел огонь.

«Уж не рассказать ли сначала обо всем Максиму?» подумал Олег. И быстро зашагал по тропинке в гору.

Солнце припекало, как летом, и море, похожее на искрометный сапфировый ковер, чуть-чуть дышало, спокойное, убаюканное горячим солнечным светом. Все предвещало прекрасную погоду, но дед Савелий, провожал утром дочку на море, посмотрел на небо и сказал:

— Ну и духота! Дождь будет, га? Слышу, слышу! Да еще какой дождь! Гроза!

Дед Савелий Чайка не ошибся. Перед заходом солнца на горизонте стали собираться тучи. Тучи росли, закрывая вечернее солнце, И только там, где оно опустилось, еще долго дрожали и светились огненные, розовые, зеленые, оранжевые полосы. Последние зеленоватые лучи как будто не хотели умирать. Они вырывались из черных облаков, высоко взметнувшись в небо. Но тучи поднимались все выше и выше, густой ватой висели над морем. Последние лучи заката побледнели и незаметно растаяли.

Ночь подходила черная, лохматая. В полночь, будто сорвавшись с цепи, рванулся «широкий» и погнал на берег высокие буруны. Море заревело, запенилось. Где-то далеко, на самом горизонте, блеснул луч прожектора со сторожевого катера, но и этот луч захлестнули разозленные волны и непроглядная ночь.

Небольшая лодка танцевала на гребнях высоких валов. Это был страшный танец — танец ореховой скорлупы в открытом море. В лодке сидел человек. Впрочем, слово «сидел» было бы неверно. На самом деле человек стоил на коленях и изо всех сил боролся с бурунами. Лодка уверенно шла к берегу. Человек греб двумя веслами, казалось, не обращал даже внимания на холодные волны, разбивающиеся о корму лодки.

Незнакомец был совершенно спокоен. И только когда широкий луч прожектора рассеивал темноту, он невольно низко нагибал голову и даже на мгновенье переставал грести.

Незнакомец знал: это прожектор с катера пограничной охраны.Он знал: задень только ослепительный луч хоть краем его маленькую лодку — и тогда конец! Ему никуда не убежать от быстроходного советского катера, вооруженного пулеметами.

Незнакомец напряженно вглядывался вперед, в темноту. Он скрипел зубами и от неимоверных усилий и от тревоги, которая с каждой минутой делалась сильнее и сильнее.

— Ни одного огонька! — хрипло выговорил он. — А, ч-чорт!

Лодка едва не перевернулась. Боковая волна ударила неожиданно и сильно.

— А, ч-чорт!

И снова лодка то взлетала на крутой гребень, то с размаху падала вниз, в черную кипящую бездну.

Незнакомец знал, что до берега оставалось не больше двух километров. Он был прекрасным гребцом. Последние три месяца целиком были посвящены упорной ежедневной тренировке. Два километра — это чепуха, но море с каждой минутой делалось страшнее и страшнее. И теперь это расстояние начинало казаться бесконечной дорогой, пройти которую уже не хватит сил.