— Н-не знаю… Волосатый такой… Заросший… Под кожухом.

— А ну, пойдем, посмотрим. Только ты, между прочим, вот что скажи: ты сам в школе что сейчас делал?

— Я… того… я тетрадь в классе забыл. Пошел за тетрадью и, того… и заглянул в каморку. А она открыта была…

— Странно, странно, хлопчик. Класс твой в первом этаже, а ты вон во втором очутился.

— Да я так… Прогуляться захотелось.

Они поднялись на второй этаж. Олег остановился, а Данилыч подошел к каморке. Дверца была закрыта, хотя Олег и -помнил отлично, что, выскочив из каморки, он оставил ее распахнутой.

— Спички есть? — спросил Данилыч.

Олег, дрожа всем телом, подошел к сторожу и протянул коробок, причем Данилыч сейчас же заворчал что-то нелестное по адресу школьников, которые курят табак и для этого таскают с собою спички. Но Олег его не слушал. Слух его напряженно ловил хотя бы какой-нибудь звук, хотя бы малейший шорох. Но в каморке за дверью царила ненарушимая тишина.

Сторож зажег спичку и вошел в каморку. Олег замер на месте, ежеминутно ожидая чего-то необычного и страшного. Он слышал, как ворчал Данилыч; перекидывая вещи.

— Никого тут, хлопчик, нет. Совсем никого, — послышался его голос.

Олег встрепенулся:

— Как нет? А под старым кожухом? В лохмотьях?

— Смотрел. Нету.

Мальчик не выдержал. Он нерешительно перешагнул порог. Данилыч держал в руках дырявый кожух. Куча лохмотьев была разбросана по сторонам.

— Ну, где ж твой домовой? — насмешливо спросил он.

— Нет, нет, не домовой. Человек был.

Привиделось тебе.

— Привиделось? А плошка с молоком? А жареная рыба?

Олег заглянул за матрац. Ни тарелки с рыбой, ни миски не было. Исчез даже кусок хлеба, лежавший возле миски.

Олег не верил своим глазам. Что это, сон? Нет, это не сон! Пять минут тому назад вся эта еда была здесь, в каморке. А в груде лохмотьев лежал страшный, волосатый незнакомец с кошачьими зелеными глазами.

У мальчика было такое растерянное и смешное выражение, что сторож не вытерпел и захохотал:

Ну-ну, и шутник же ты, хлопчик! Ну, где же ты видел здесь человека?

Данилыч с силою швырнул кожух в угол.

Надо все это барахло сжечь к бесу! — сказал он. — Одно мне только непонятно: кто это кольца из двери выкрутил? Два года ведь не отпиралась каморка.

Галя остановилась у дверей. В комнату итти не хотелось. Свежий- морской ветер обвевал раскрасневшееся лицо и трепал у самой щеки выбившийся из-под шапочки локон. Сашко уже скрылся за углом. лиловые сумерки, сгущаясь, меняли свой цвет и оттенки. Лиловое постепенно заменялось синим, затем невидимый художник бросил на синее полотно новый мазок каплю черной краски. Мазок расплывался, заливал далекий горизонт моря и наконец могучей смоляной рекой хлынул на притихшие улицы Слободки.

Галина дотянулась рукой до звонка и тут только заметила, что двери были не заперты. Она вошла в переднюю. Необычайная тишина в квартире поразила ее. Дрожащей рукой она толкнула дверь в комнату матери — в комнате было пусто. Может быть, мать в кухне? Конечно, она, наверное, в кухне! Но Галина почему-то боится позвать ее. А вдруг… а вдруг она не услышит ответа!

— Галина! Галя!

Девочка вздрагивает. Она бросается вперед на голос отца, но ноги не хотят ее слушать. Она почти не двигается. Они чужие. Галя с трудом переступает порог. Отец лежит в кабинете на диване.

— Не зажигай огня, — устало говорит он. — Сядь возле меня. Вот так!

Минуту они молчат. Отец гладит шелковистые волосы дочери.

— Сегодня я делал операцию вот такой же девочке, как ты. Ее привезли из соседнего села. У нее начиналось заражение крови, и, если бы не операция, она бы умерла.

— А где же… где… — начинает Галя, но отец ее перебивает.

— Ты хочешь спросить о маме? Она уехала, Галя. Уехала мама.

Что-то горячее сжимает Галино горло. Ее пальцы начинают дрожать в отцовской руке. В комнату неслышно вползает лохматая темнота. Она выползает из всех углов, она пытается закрыть широким рукавом синий четырехугольник окна.

— Не надо, Галя, не надо. Не грусти! Мама вернется. Она обязательно вернется, доченька. Поживет у своей мамы, у твоей бабушки, и обязательно приедет. Разве она может совсем забыть свою дочку?

Галя вздрагивает.

— Галя, ты плачешь! Ты плачешь, дочка?

Девочка молчит. Отец взволнованно проводит пальцами по ее лицу и по мокрым щекам. Слеза за слезой тихо катятся на глаз Галины.

Доктор достает платок и бережно вытирает лицо дочери.

— Довольно, дочка. Зима скоро пройдет. Совсем недолго ждать. Пройдет половина января, потом февраль, потом март. А март — уже и весна! Засинеет море, дни станут теплые, ясные. И мать приедет. Обязательно приедет. Может быть, даже раньше приедет. Ведь она даже не попрощалась с тобой. Волновать тебя не хотела. Значит приедет, наверное приедет, я уж знаю.

Галина вспомнила, что сегодня утром, когда собиралась она в школу, мать быстрыми шагами подошла к ней и порывисто обняла ее. Потом посадила Галину к себе на колени, посмотрела в ее лицо, целовала щеки — и все молча,без единого звука, без единого слова. А когда девочка посмотрела на мать тревожными, пытливыми глазами, еще жарче, еще сильнее стала ласкать ее мать, будто хотела лаской ответить ей как-то на немой вопрос.

И вырвалось у нее тогда против воли:

— Галя! Галенька!

Но замолчала и быстро-быстро пошла к себе в комнату.

Только теперь поняла Галина, что это-то и было прощание!

Отец гладил ее по Голове, стараясь успокоить. Его пугало молчание дочери. Пугали ее стиснутые губы, дрожащие руки и молчаливые, суровые слезы.

— Не плачь, доченька, не плачь, отличница! — говорит отец, приподнимая ее лицо. — Все будет хорошо, вот увидишь! Лучше расскажи мне, что сегодня в школе было! Опять, небось, «отлично» принесла, умница моя ненаглядная!

Галина перестает плакать Сухими, горячими глазами она тупо смотрит в темноту. Как сказать отцу о своих отметках по географии и диктанту? Она понимает, что для него это будет новое горе.

И Галя чувствует себя по-настоящему виноватой перед отцом. Отец целый день работает. Отец спасает жизни стольких людей. А она? «Настоящая радость — дочка отличница».

Неужели нельзя было взять себя руки и не думать ни о чем, кроме своих уроков? Галя встряхивает головой и приподнимается с кресла.

Голубоватый свет заливает комнату. Галина в постели. Уроки выучены.

В спальне часы бьют десять. Еще можно почитать что-нибудь хорошее. Чтобы было и грустно и красиво.

Рука тянется к столику. Галина раскрывает маленький томик Пушкина. Заглядывает в середину. «Кавказский пленник».

Незаметно бежит время. Стихи льются, как звонкий, прозрачный ручей. Встают снежные вершины гор. Утро. Над горными саклями курятся розовые туманы. Орлы кружат над бездонными ущельями. Пленник смотрит на недосягаемые горные вершины.

Прочитана последняя строка. Тихо. Который час? Должно быть, уже поздно. Захваченная чтением, Галя не слышала, как били часы. Она гасит электричество. И… вдруг прислушивается. В комнате матери слышны заглушенные шаги. Уж не вернулась ли мать? Вот она ходит из угла в угол. Вот остановилась. Вот села…