Галина закрыла лицо руками. Горячие слезы полились по щекам. Она чувствовала, что нет ей никакого оправданья. Каждое слово Василия Васильевича, казалось, навсегда западали ей в сердце. И всему виной только она. Записка? А что такое, в сущности, эта записка? Глупости все это! Никакая записка не снимает с нее вины.

— И почему это все могли выполнить свои заданья, — продолжал Василий Васильевич, — и выполнили их прекрасно, и только один Башмачный решил списать у товарища? Почему ты думаешь, что твою работу должен делать за тебя кто-то другой? Какой же гражданин Советского Союза получится из тебя? Где же ваша пионерская гордость и честность?

Много еще справедливых и горьких слов услышали Галина и Олег от Василия Васильевича. Оба дали искреннее и гордое обещание никогда больше не повторять сделанного. Это было обещание перед всем классом. И тут же Василий Васильевич дал Кукобе и Башмачному новую тему дли работы.

На перемене Галина не вышла из класса. Она села на подоконник и молча смотрела на весенний зеленый сад, залитый солнечными брызгами. У нее не было вражды к Олегу.

— Сама виновата, — шептала девочка. — Собственной записки испугалась. Записки страшно, а давать списывать — не страшно Не стыдно? Неожиданно для себя Галя почувствовала чей-то пристальный взгляд. Она увидела глаза проницательные, широко раскрытые глаза. И укор, и тревога, и немой вопрос — все прочла в этом пристальном взгляде Галина. Она видела только эти глаза, такие знакомые и незнакомые, такие родные и… такие чужие.

— Саша! Саша!

Восклицанье слетело с ее губ помимо ее воли. Сашко Чайка стоял возле нее. И это был не тот Чайка, которого знала Галина. Это был не тот Сашко, с которым она читала вместе «Мертвые души» и «Капитанскую дочку». Холодком веяло от его карих глаз, во всей фигуре было что-то чужое, почти враждебное.

Галина соскочила с подоконника, и оба они — школьник и школьница — стояли один перед другим, не зная, что сказать.

— А я думал, что ты… — дрогнули наконец губы Сашка.

— Саша, Саша… Ты ничего не знаешь.

— Весь класс знает. Не думал я, что ты… можешь так сделать. Дала списать. И кому? Нового друга обе нашла! Подружились? На почве списыванья? Х-ха!

— Сашко, не имеешь права так говорить! Какая почва? Я ничего тебе еще не сказала.

— Рассказывай Олегу! Когда я услышал; как Василий Васильевич читал ваши работы, я своим ушам не поверил. Я все думал, что это какая-нибудь ошибка. Но ты… ты ведь сама призналась!

Галина хотела что-то сказать, хотела крикнуть, что он, Сашка, не знает, как все это вышло, но в коридоре резко зазвенел звонок и шумная детвора вбежала в класс. Чайка круто повернулся и пошел на свое место.

На перемене вожатый подошел к Башмачному и тихо спросил:

— Как это случилось?

— Максим, я дал слово, и это больше не повторится.

— Знаю. Но для меня все это было так неожиданно, что я просто не поверил сначала. Мне кажется, что ты не все сказал. А что касается Галины, я и сейчас не могу понять, почему она дала тебе списать. В чем же дело?

Олег молчал.

— Сегодня мы ставим этот вопрос на отряде. И, может быть, придется, как это ни тяжело, исключить вас из пионеров. Это вполне возможно.

От пытливых глаз вожатого не скрылось, как вздрогнул Олег, как бледность сразу разлилась по его лицу.

— И Кукобу? — глухо спросил он.

— Конечно, и ее тоже! — ответил Максим.

Олег не знал, что за несколько минут до этого Максим уже разговаривал с Василием Васильевичем.

— Нет, -сказал Максим, — ребята говорят не всё. Я ни за что не поверю, что Кукоба дала свою тетрадку только потому, что Башмачный попросил ее об этом. Не такие уж они друзья, и не так это уж просто.

— Да, — задумчиво ответил директор, — у меня тоже такое чувство, что ребята что-то скрывают от нас. Сказали, но не всё. Вы не ошибаетесь. Но что тут могло бы быть?

— Надо, чтобы они сказали. Я не знаю, в чем тут дело, но на собрании мы еще поговорим. Только сначала я скажу несколько слов Башмачному. Мне кажется, что на собрании он будет отпираться.

— Слова вожатого о том, что Кукобе может грозить исключение, взволновали Олега. За что же исключат Кукобу? Во всей этой истории, без сомнения, виноват только он один. Но как ему рассказать обо всем? Как сделать, чтоб не упомянуть о записке буквально ни одним словом? Он же обещал Кукобе не говорить об этом. Честное пионерское слово давал. А слову изменить он не может.

И, так ничего не решив, Олег стал ждать собрания.

С таким же тяжелым чувством ждал собрания и Сашко Чайка. Он видел, что Галине хочется поговорить с ним. Но о чем им говорить? Ему не нужно никаких оправданий. Он ничего не хочет об этом слушать. Он повернулся к Гале спиной и исчез в толпе товарищей.

Правда, Сашко, может быть, не так переживал бы все это, если бы сообщником Галины был не Олег, а кто-нибудь другой. Но ведь Галина знала сама, как издевался всегда Олег над Сашком и над его стихами, как старался он всегда унизить и задеть Чайку. Вспомнилась мальчику и та драка, когда он, Сашко, очутился на полу, притиснутый коленками Олега. Все вспомнилось! А ведь тогда и сама Галина не очень-то ласково говорила об Олеге.

И вот — извольте! Этот самый Башмачный, враг Сашка и его стихов, получает от Галины ни за что, ни про что ее собственную тетрадку!

В тот день Сашко был молчалив и насуплен. Он вдруг понял, что больше никогда, никогда не будет дружить с Галиной. И так стало жаль ему этих чудесных вечеров за чтением любимых писателей, этих часов, когда они вместе готовили уроки, Помогали друг другу! Не вернутся эти вечера, никогда больше не вернутся!

Невесело начался сбор пионерского отряда. Тихо садились ребята за парты. Максим за столом пересматривал какие-то бумаги, о чем-то тихо говорил со звеньевыми.

Собрание началось. Выступил Максим и предложил с самого начала выслушать Башмачного. Олег вышел к столу. Его спокойствие удивило всех. Чувствовалось сразу, что мальчик принял какое-то определенное и твердое решение.

— Я все расскажу, — заявил Олег. — Во всем виноват я. Кукоба тут ни при чем.

Галина удивленно подняла голову. Она не ожидала такого решительного заявления от Олега. А Башмачный продолжал:

— С моей стороны это было не очень-то хорошо. Я отнял у Кукобы записку и пригрозил прочесть перед всем классом… если Кукоба не даст мне списать.

— Что за записка? Какая записка? — крикнули несколько голосов.

— Нет, не записка, а так… письмо… Письмо, которое Кукоба написала своей матери, — выговорил Башмачный.

Но в ту же минуту рядом с Олегом очутилась Галина.

— Нет, это была записка, — прозвенел ее голос. -Я написала ее Сашку Чайке, с которым дружу. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал ее содержание, и, когда Олег пригрозил мне, я испугалась и дала ему списать…

— А какое содержание Какое содержание? — послышались снова голоса.

— Я думаю, что это не имеет значения, вмешался Максим. — Конечно, каждому было бы неприятно, если бы его записку читали перед всем классом. Дело теперь ясное.

— Мне было стыдно, — продолжала Галина, — что я… я написала эту записку на уроке.

— Дело ясное, — повторил вожатый Максим.

— А чего было стыдиться? — крикнул с места Яша Дереза. — Разве дружить стыдно?

— А писать на уроках — тоже не стыдно? откликнулся Нагорный.

— Это дело другое.

Ребята начали высказываться, и Башмачный с удивлением заметил, что никто ни одним словом не говорит об исключении. Во подчеркивали недопустимость поступка, но тут же говорили о раскаянии Кукобы и Башмачного и высказывали предположение, что больше это уже не повторится. Хотя, конечно, одного раскаяния мало. Надо, чтобы Башмачный свое задание по литературе сдал на «отлично».

Один Нагорный был недоволен такими высказываниями и настаивал на том, чтобы Кукобу лишили звания звеньевой.