Звон стеклянных вазочек друг о друга стал, как показалось Шарли, оглушительно громким. Она застыла на месте, не в силах произнести ни слова. Мысли вихрем проносились в голове: он знает про Давида… Он знает, и теперь может потребовать, чтобы тот угадывал номера билетов каждую неделю… А если у него еще и будут деньги… он станет всесильным. Еще более могущественным, чем всегда. Неуязвимым.

«Если я отдам ему билет, мы с Давидом останемся в этом аду на всю жизнь».

Выиграть время. Только это и оставалось.

— Я не заполняла билет. Давид мне дал этот листок с цифрами, но я подумала, что это просто фантазия… Он никогда раньше ничего подобного не делал… Словом, я не стала покупать билет. Поэтому сейчас, когда я услышала, как объявляют номера… мне стало нехорошо. Я подумала, что, если ты узнаешь, что мы упустили такие деньги, ты рассердишься… но послушай, Давид сможет это повторить. Наверняка сможет! Мы попросим его об этом на следующей неделе, и…

— Шарли, Шарли… — вздохнул Серж с притворным сожалением. — Послушай, я знаю, что в последнее время у нас с тобой случались некоторые размолвки…

«Размолвки!» — мысленно воскликнула Шарли, не зная, смеяться или плакать.

— …но это потому, что на меня слишком много всего свалилось за последние недели. Работа и еще всякое-разное… Но это все изменится, поверь мне, если у нас будут деньги. Мы уедем отсюда, купим красивый дом где-нибудь на берегу моря и будем жить припеваючи. Начнем все сначала. Ты согласна, детка?

Невероятно, но на краткий миг Шарли ощутила к нему почти нежность — и ужаснулась сама себе. Она ведь знала все его приемы: это показное смирение было одной из самых частых его уловок. Вначале она несколько раз на это попадалась — а ведь тогда было еще не поздно от него сбежать. Все эти покаяния, просьбы о прощении, букеты цветов… Но это всегда было после побоев и других унижений. Никогда не до того. Она постоянно ощущала себя заблудившейся в джунглях, где никогда не знаешь, с чем столкнешься в следующий миг.

Серж взглянул на свои наручные часы, и этот неожиданный жест вывел Шарли из оцепенения:

— У меня нет билета, Серж. Извини, но ты зря на это надеялся.

И вышла из гостиной с подносом в руках.

Она была уж на кухне, как вдруг ее голову резко запрокинули назад. Поднос выскользнул у нее из рук, и вазочки с оглушительным звоном разбились, усеяв пол осколками, оливками и чипсами.

— Отдай мне этот чертов билет, Шарли! Ты что, не понимаешь? Это вопрос жизни и смерти, слышишь, сука? Жизни и смерти! Я тебя прикончу, если понадобится, и клянусь тебе, что буду делать это долго… очень долго! Но рано или поздно ты мне его отдашь!

— У меня его нет! Нет! — закричала она.

Серж резко выпустил ее, и это вызвало новый шквал боли в затылке.

— Билет! Отдай мне этот гребаный билет!

— Я же тебе сказала: у меня нет никакого билета!

Несколько секунд они стояли лицом к лицу, не говоря ни слова. Шарли увидела, что маска спокойствия полностью исчезла с лица Сержа: зверь вырвался на свободу. В его глазах вспыхнул так хорошо знакомый ей жестокий блеск.

— Хочешь, чтобы я попросил… у Давида? — промурлыкал зверь, особым тоном произнеся это имя, которого прежде никогда не произносил. — Может быть, билет и впрямь у него? Может быть, он окажется не таким идиотом, как его шлюха-мамаша?

Молчание.

— Пожалуй, я сейчас поднимусь наверх и спрошу его, что он об этом думает. Да, теперь я почти уверен, что билет у него.

(ТОЛЬКО НЕ ЭТО!)

Зверь уже сделал несколько шагов к лестнице, ведущей на второй этаж, когда Шарли закричала:

— Нет!

Зверь остановился, потом повернул назад.

Шарли и зверь вновь стояли рядом, глаза в глаза. Шарли пыталась не отводить взгляда, чтобы прочитать по глазам зверя, что у него на душе; то, что она увидела, заставило ее оледенеть. Зверь не отказался от своих намерений. Если он переступит черту, если он тронет Давида — а ради тридцати четырех миллионов он это сделает, — рука у нее не дрогнет.

Выхода нет… нет… нет!..

Сердце бешено колотилось, тело было парализовано паникой. Перед глазами проносились беспорядочные образы прошлого, которые она едва могла разглядеть сквозь мельтешащие черные точки: надежда и обещания во взгляде зверя после их первой ночи; букет полевых цветов — пустяк, но это были первые цветы, подаренные ей за долгое время, — и фраза «Я тебя не оставлю»; первая пощечина — полгода спустя, когда зверь явился домой в пять утра, пьяный, проиграв все деньги в покер; секс, больше похожий на изнасилования; ее собственная тошнота, когда он кончал ей на лицо, потому что зверь не видел разницы между женщиной и самкой, между женой и шлюхой…

Потом картины замелькали с такой быстротой, что Шарли уже почти не могла их разглядеть. Она почувствовала, что углубляется в какой-то бесконечный коридор, во временной провал, где сначала оказалась в объятиях отца Давида, потом — в тесной комнатке, куда ее заперла мать… «Ты должна пройти курс лечения до конца, Анн Шарль, потому что ты токсикоманка, и это единственный способ избавиться от зависимости, ты понимаешь? Я знаю, что это очень тяжело, но… врачи знают, что делают, это лучшие специалисты…» — за этим последовало безумное бегство вместе с отцом ребенка, которого она уже тогда носила… и другая комната с белыми стенами, где она впервые взяла на руки своего сына — крошечное розовое создание с огромными глазами, словно вбирающими в себя все вокруг… Затем все окончательно смешалось (…отдай мне билет!.. в аду на всю жизнь… он доберется до Давида…), и в глазах у Шарли потемнело. Точнее, покраснело — на мгновение все заволоклось красной пеленой. Потом внутри у нее словно переключили какой-то рычажок — она вдруг стала очень спокойной и уже не думала о том, что делать — все происходило как бы на автопилоте. У Шарли было ощущение, что она отделилась от собственного тела и ушла в какое-то астральное путешествие.

Словно со стороны она услышала свой голос, который спокойно произнес: «Хорошо, сейчас я тебе отдам этот билет».

Потом увидела себя, идущей к раковине, и зверя, следующего за ней по пятам. Она отрешенно наблюдала за собой, открывающей шкафчик под раковиной, достающей мусорное ведро, роющейся в нем среди очисток и оберток, и в то же время думала, что, если бы зверь сейчас мог видеть ее глаза, он бы обо всем догадался. Думала, что полностью утратила самоконтроль и собирается совершить непоправимое. Напоследок промелькнула мысль: странно, я ничего не чувствую…

Откуда-то издалека: то ли из нескончаемого коридора, то ли с неба, то ли из глубин ее собственной души, — словом, из самых недр того места, где она сейчас находилась, — Шарли услышала медленный тягучий голос, словно со старой магнитофонной пленки, которую вдруг заело: «Идеаааальный столоооооовый набооооор „Месьеееее Прууууупр“…»

…выбора нет…

Шарли крепко ухватила рукоятку ножа для резки мяса, хранившегося в специальном футляре под раковиной, — слишком большого, чтобы поместиться в выдвижном ящике стола, и слишком опасного, чтобы постоянно держать его возле разделочной доски, на виду у зверя. Затем на мгновение замерла, считая про себя: «Раз… два…»

— Три! — выкрикнула она, резко распрямляясь.

Тома Миньоль положил бинокль на приборную доску своей машины. 23:19. Еще несколько минут — и появится реальная возможность застукать Сержа Тевеннена в момент очередной преступной сделки. Тома буквально дрожал от нетерпения.

— Вроде бы он уже должен был позвонить?

Миньоль повернул голову к сидевшей на пассажирском сиденье Орели Дюбар, новой стажерке ГИС. Стройная блондинка с голливудской внешностью, очень амбициозная. Тома уже успел убедиться, что ума этой Барби не занимать. Она была дочерью весьма уважаемого в своих кругах полицейского и по какой-то непонятной причине — возможно, соревнуясь с отцом — буквально рыла носом землю, когда представлялась возможность вывести на чистую воду кого-то из нечестных коллег. Интересный случай для психоаналитика и заодно хорошая иллюстрация для какого-нибудь американского пособия на тему: «Как преуспеть в жизни благодаря собственным комплексам».