— О, одно дело намерения, милорд, но совсем иное — узнать о том, что теперь вы уже носите этот титул. — Баронесса, похоже, была польщена. — Но кроме того, разволновало нас также и ваше заявление о том, что король и королева отныне обязаны слушаться Церковь.

— И об этом мы тоже раньше разговаривали, бабушка, — напомнила баронессе Мейроуз.

— Верно, но я не ожидала, что его ми… его преосвященство так это… выразит.

— Я не мог выразить этого иначе, объявив себя архиепископом. — Лицо новоявленного церковного владыки помрачнело. — Ибо король и королева прячут свои владения от Бога, а мы, духовенство, — глас Божий среди людей.

— Но ведь король и королева скажут, что их пращуры завоевали эти владения, что они не Богом им даны, — предположила баронесса.

— Вот уж нет! Они именуют себя монархами «милостью Божьей»! Их глашатаи об этом твердят то и дело — и когда предваряют королевские процессии, и когда зачитывают указы!

— Совершенно верно, леди Мейроуз, совершенно верно, — кивнув, подтвердил архиепископ, и взгляд его согрелся, когда он посмотрел на девушку. — А если они — монархи милостью Божьей, они должны править своим царством в верности и послушании Господу, и потому ими должны руководить служители Бога.

— В этом у меня нет никаких сомнений, — подхватила баронесса. — В конце концов, кто я такая, чтобы спорить с архиепископом? Я простая смертная.

Глаза леди Мейроуз сверкнули, но она промолчала.

— О нет, я знаю, что вы правы в том, что отделили Грамерайскую Церковь от Римской, — продолжала баронесса. Она протянула руку, желая коснуться руки архиепископа, но в последнее мгновение отдернула. — И поэтому вы должны были стать архиепископом — это я тоже хорошо понимаю. Не сомневаюсь я и в том, что вы справедливо говорите, утверждая, что король и королева должны быть руководимы вами. — Она покраснела. — Но должна признаться: я более верю в отца Видцекома, нежели в любые доктрины.

— Или, иначе говоря, вы склонны поверить в доктрину, если ее автором является отец Видцеком? — с улыбкой проговорил архиепископ, но было видно, что он несколько разочарован. — Но я должен предупредить вас, о моя духовная дщерь, и спросить: нет ли хотя бы доли гордыни в этой вашей верности мне?

Баронесса зарделась сильнее и отвела взор. Леди Мейроуз понимающе улыбнулась.

— О нет, милорд! — бросилась она на защиту бабки. — Она всего лишь поет вам хвалы с утра до ночи и говорит о том, как это славно, что ее духовник — аббат, ныне архиепископ!

— Я так и думал. — Архиепископ с довольной улыбкой откинулся на спинку стула. — Должен признаться, мне это очень приятно, однако мой долг предупредить вас об опасности греха гордыни.

— Я буду думать о ваших словах, святой отец, — отозвалась баронесса, не поднимая глаз.

— А вы, леди Мейроуз?

— Каюсь, и я в какой-то мере подвержена тому же греху, что и моя бабушка, — с улыбкой отвечала леди Мейроуз. — Но я так горжусь вами, горжусь тем, что вам хватило мужества и разума отделиться от Рима!

— Правда? — удивленно спросил архиепископ.

— О, сущая правда! Папа настолько слеп, что не видит, как правители узурпируют всю власть! Недолго осталось ждать, когда их величества превратят все благородные семейства в своих слуг!

— Славно сказано. — Баронесса с гордостью взглянула на внучку, однако к гордости примешались опасения. — И все же, Мейроуз, ты пугаешь меня, когда говоришь о… — Она запнулась.

— Когда говорю о глупости моих родителей? Ну скажи, скажи, бабушка! Да, они были добры в сердцах своих, но деяния их разума граничили с изменой аристократии! Я не знаю, как вышло, что они пришли к собственному падению, и тем более не знаю, откуда у них взялись убеждения, из-за которых они стали готовы ограбить собственную дочь! — Леди Мейроуз вперила взор в архиепископа. Ее щеки пылали, глаза бешено сверкали. — Рим поддерживает королевские престолы, а следовательно — поддерживает и разорение лордов! Нет, милорд, в Папе я ничего хорошего не вижу, ничего! Хвала Небесам, что вы отреклись от него и послали… — Она смутилась и умолкла.

— Ну, это, пожалуй, слишком сильно сказано, — улыбнулся архиепископ. — Но то, о чем вы говорите, было необходимо.

— О, вы так сильны, так отважны! — сияя, воскликнула леди Мейроуз. — И так мудры, что увидели: только под опекой Церкви народ Грамерая обретет спасение и счастье! Подумать только: воины армии короля то и дело вытаптывают крестьянские поля, когда стремятся искоренить тех, кто противостоит престолу, а королевские судьи жестоко наказывают тех крестьян, которые унесут хоть колосок, когда им недостает еды! А теперь король и королева решили еще и подати увеличить! Ведь это означает, что они хотят вынуть хлеб изо рта у голодных людей! И это при том, что крестьяне еще и своим господам должны дань платить!

В запальчивости леди Мейроуз не заметила, что упустила одну немаловажную деталь: согласно замыслу короля и королевы лорды не должны были отправлять собранную дань в Раннимед, и собственные подати по идее должны были снизить.

— Это пока только слухи, — пробормотала баронесса.

— Однако они не беспричинны, не сомневаюсь! Они сделают это, сделают и много хуже, и никто не осмелится сказать им «нет»! О, должен найтись кто-то, кто скажет этим львам в обличье королей: «Стоять! Ни с места!» А кому это под силу, кроме Церкви?

— Вы вдохновляете меня, леди Мейроуз, — признался архиепископ, — вселяете в меня уверенность. Честно говоря, в последние дни у меня возникли сомнения в праведности избранного мною пути.

— Не сомневайтесь! — вскричала девушка. — О мой духовный наставник! Вы не должны отступать, не должны сдаваться, не должны отдавать ни йоты из того, чего добились! Нет, вы должны стоять на своем, вы обязаны собрать войско и выступить против короля с королевой, если понадобится! Никто не спасет крестьян, кроме Церкви, а ваше добро сможет направить сильную руку королевской власти так, что она не станет душить бедняков, перестанет низвергать лордов с полагающихся тем высот!

Архиепископ согласно кивал — чем дальше, тем более энергично.

— Все так! Именно это я и чувствую в глубине моего сердца! Но какой ответ вы бы дали, если бы у вас спросили, где взять золота, чтобы купить крестьянам крепкие дома и хорошую одежду?

— Как — «где»? Из королевской казны, конечно же! Из их сокровищницы, которую они прячут от народа ради удовлетворения свой алчности и страсти к роскоши! Да если бы можно было удержать в приходах хоть малую толику от той дани, которую лорды платят королю и королеве, крестьянам бы этого хватило!

— Несомненно, — согласился архиепископ и одарил девушку таким взором, от которого вокруг, казалось, все померкло — кроме нее. — И как же я должен говорить с этими зарвавшимися владыками, которые разглагольствуют об ограничениях нашей церковной власти?

— Я бы объявила их падшими душами и глупцами! — немедленно окликнула леди Мейроуз. — Я бы выставила их на посмешище перед всем народом как воплощение гордыни и алчности! Я бы назвала их изменниками, отступниками, преступниками перед Господом нашим! И я бы созвала всех истинно праведных лордов, если бы понадобилось, со всей их конницей и ратью, чтобы проучить этих дерзких владык силой оружия!

— Вот оно как… — выдохнул архиепископ, не отводя глаз от леди Мейроуз. — О, у вас горячее сердце, а ваше жгучее желание справедливости сделало бы честь святой!

Баронесса, забытая внучкой и архиепископом, смотрела на них недоверчиво и испуганно.

У Брома О’Берина в королевском замке в Раннимеде имелись собственные покои, и он всеми силами старался поддерживать иллюзию, будто бы и вправду ими пользуется. Не стоило оскорблять чувства их величеств, и потому Бром оставался в своих покоях при любой возможности — к примеру, когда выслушивал донесения лазутчиков, среди которых попадались и люди. Здесь же он встречался с лордом Верховным Чародеем.

Но не на этот раз. На этот раз перед карликом стоял эльф и непрерывно кивал.