Но может быть защитит от чего-нибудь меня?

Свою единственную надежду покинуть остров я связывал с лодкой, стоявшей у рыболовной пристани. Да именно лодка. Не корабль, не яхта, не фелюга, даже не рыболовный баркас. Впрочем,  с ними я, в гордом, но печальном одиночестве и не справился бы. Так что, оставалось мне это маленькое суденышко, названное его владельцами Ясноглазкой. Ныне мертвые, двое молодых, смелых, но глупых и необремененных семьей рыбаков собирались плыть на восток до тех пор, пока не достигнут других земель, либо пока не обойдут вокруг света — вослед своего отца. Что ж... Теперь уже я, звеня мешочком с золотом, тяжело нагруженный вяленым и копченым мясом, дорожными лепешками и одеждой, собирался последовать его примеру.

Уже вступив на борт суденышка, проверив запас пресной воды и разместив немногочисленные пожитки, я задумался: стоит ли? Не буду ли я большим дурнем, отправившись в море, глядя в лицо неизвестности, и не лучше ли мне было бы остаться тут? В, пусть и наполненном смертью, но все же знакомом до последнего камня месте. Либо же пуститься в путь, в надежде обрести новый дом, увидеть других людей... но даже наши рыбаки, поколениями выходившие в море, никогда не уходили от острова далее двадцати миль. И ни об одном пришельце, за последние, как минимум полторы сотни лет, не доносила вездесущая молва. Последним был святой наставник Эли, прибывший на наш остров еще при пра-прадеде последнего короля, почти две сотни лет назад. И есть ли там, за пределами горизонта, живые люди? А может теми землями давным-давно завладели какие-нибудь демоны, из тех, что так красиво живописали святые наставники?

И я... решился. Отброшенная веревка... как говорили наши рыбаки «конец», несколько взмахов веслами, парус, кривовато поднятый над коротенькой мачтой.

 «О Эли, прошу тебя, направь мои стопы, проясни ум, помоги сохранить в чистоте душу», — шепнул я молитву Учителю, оставляя позади скалу, выдающуюся вперед и от века защищавшую нашу гавань от волн.

Сильный ветер справно тянул мой парус, и быстро удалявшийся берег скоро... куда скорее, чем мне бы того хотелось, пропал из вида. Сначала загороженный волнами, потом окончательно исчезнувший во мраке подступившей ночи.

Ночь... Что мне была ночь? Я правил по установленному на самом носу лодки чудесному древнему прибору, компасу, так как учил меня Отто.

Эх, Отто... С детства мы были друзьями, вместе бегали по лугам и взбирались на скалы, вместе купались в теплых водах Великого океана. И пусть позже наши пути разошлись, но друзьями мы остались до самого... до конца. Именно Отто, направь Эли его душу, учил меня, как управляться с компасом и парусом, как находить путь домой в океане, уйдя за горизонт. Великими мореплавателями я считал тогда его друзей, рыбаков и ныряльщиков. И щедро делился он со мной всей морской наукой, а я с ним — воинской. Умением держать оружие, оборониться от недруга, искусству скрытности. Да только лихорадка не могла быть зарублена... или заколота. И Отто умер в числе первых.

Теперь я сидел у мачты, поправлял парус, как меня учил Отто, изредка доворачивал удерживаемый веревками руль... румпель, так кажется называли его наши моряки. Потом, так же, как когда-то делали наши рыболовы, едва начало темнеть, спустил парус и выкинул в море плавучий якорь. Всего-навсего конус из парусины с камнем и двумя поперечинами. А сам устроился на свернутом парусе. Смотреть на звезды, думать об ушедшем и невозвратимом... и спать.

Первые лучи солнца и утренний ветер совместно разбудили меня. Что ж... Постояв немного у мачты, посмотрев на море, покрытое едва заметными барашками волн, на пронзительно синее небо, на горизонт, затянутый белой пеной облаков, я продолжил ежедневную суету, именуемую жизнью. Небольшой завтрак — сухари, солонина, вода, сдобренная вином. Косой парус на мачте, компас перед глазами, руль... то есть румпель в одной руке и верный давний спутник, Эвермор под другой... Не будь за спиной воспоминаний о умерших, об опустевшем острове, о болезни, я бы сказал, что прекрасно провел время.

Время шло. Ветер все также нес лодку, море постепенно покрылось пологими холмами, обед, та же солонина, но в этот раз разогретая на походной спиртовке, те же галеты и та же вода, сдобренная вином отяжелили мой живот. Чистый воздух, мерное покачивание лодки, жаркое солнце... я и сам не заметил, как задремал.

Старый зал королевского замка гулким эхом усилил едва слышные шепотки и шорох одежды. Стражники столпами замерли пообок дорожки белого мрамора, ведущей к трону, когда Дэвид ступил на нее. Эти пятьдесят шагов, казалось растянулись в вечность. Королевские стражи, стоящие каждые два шага. Толпа, замершая за их спинами. Шепот и взгляды... Новый рыцарь идет присягать на верность трону! Смотрите, как он силен! Литой доспех, двуручный меч... Заинтересованные взгляды придворных дам, буквально жгущие Дэвиду спину. Но вот наконец подножие трона, и молодой рыцарь с грохотом падает на одно колено, гулко ударяя кулаком по груди.

— Дэвид, сын Китта, доблесть твоя и верность стали известны нам, когда ты встал между нами и смертью, — заговорил король. Потом он возвысил голос, эхом разнесшийся о залу: — Ныне мы желаем вручить тебе рыцарскую повязку, примешь ли ты сию честь, Дэвид сын Китта?!

— Да.

— Ныне мы желаем вручить рыцарское достоинство соискателю, — продолжил король уже тише, но вновь повысил тон: — Есть ли в этом зале человек, что возвысит голос против?!

Тишина была ему ответом. И вновь старый король заговорил во весь голос:

— Ныне мы желаем поручить юному рыцарю: защищать трон и дела его, защищать остров и жителей его, защищать справедливость и плоды ее! Возьмешься ли за это дело, Дэвид сын Китта?

— Да.

— Да будет так!

Король выхватил меч — сияющий меч королей, Эвермор. И коснулся им правого плеча нового рыцаря, его меча и щита.

— Встань сэр Дэвид, сын Китта. Встань и помни этот день. День твоего нового рождения. Твой день!

Но именно в тот момент земля дрогнула от тяжкого удара, мраморный пол с жутким хрустом раскололся и его осколки встали дыбом, а живые люди прямо на глазах превратились в иссушенные временем мумии. Слитный стон раскатился под дрожащими сводами старого замка, когда древние колонны не выдержали и рухнули...

А я закричал, вскакивая с сиденья в лодке.

Следующие мгновения были жутким кошмаром, лишь частично удержавшимся в моей памяти. Я помню жуткие волны, вздымающиеся выше маленькой мачты моего суденышка. Помню ветер, рвущий паруса. Залитую волной лодку и безуспешные мои попытки вычерпать воду. И закономерный итог — сильная волна, рухнувшая мачта, ее обломок летящий к моей голове...

Тот факт, что я очнулся после этой роковой ночи — без сомнения чудо. Я пришел в себя в море, поднял голову, до того покоящуюся на куске мачты, за которую я цеплялся руками. Осмотрел себя. Одежда моя превратилась в обрывки, совсем не закрывавшие уже обожженную на солнце кожу. Но, что удивительно, меч, привязанный на спину ремнями и висящая на цепочке гемма были со мной.

Что ж... я разжал насмерть сведенные пальцы, размял руки и потихоньку, никуда не спеша, толкая спасший меня обломок, поплыл вперед. Да, даже с утонувшей лодкой, я не оставил надежды спастись, потому что с первого же взгляда, брошенного на горизонт, я увидел маленькое пятнышко. Землю.

Земля!

Ох...

Никогда я не был моряком, не был, не стал, и не буду. Сейчас я это понимал со всей определенностью. Я прижимался щекой к белому-белому песку и едва не плакал. Земля!

А потом я поднял глаза и увидел их. Зрелище столь же величественное, сколь и неожиданное, для меня, выросшего на выглаженном ветрами острове. Горы. Стремящиеся ввысь, достающие ослепительно-белыми вершинами до самих небес. Пики и вершины, скалы и ледники... В тот день они были явлены мне во всей красоте и величественности — ни единого, даже малейшего облачка, ни единого клочка тумана не закрывали их дышащую вечностью наготу. Их первобытную мощь. И я... я смотрел, не желая отвести глаз. Воистину божественное зрелище!