— Чёй-то с тобой?

— Жарко мне! Фуф...

— Так сыми с себя малость! — усмехнулась Линдси.

Мишель скривился, глядя на яркие красно-черные клетки килта полувеликанши. Напяленая поверх кольчуги юбко-накидка... Они все твердят, что это в знак уважения к его новой раскраске! Угу. Как же!

И как раз в этот момент к ним подошел Татхом:

— Что случилось?

— Хе. Голова, Мишель перегрелся.

Татхом глянул сверху вниз на бобра, обессилено раскинувшегося в снегу.

— Еще бы, — нагнувшись поближе, бык оттянул юноше рубашку и кольчугу. — Переутеплился. Снимай лишнее.

— Но...

— Чего еще? Снимай, да поживее! Еле дыша, много не наработаешь! А если лутины нагрянут? А ты в снегу лежишь, да еле дышишь!

С трудом приняв сидячее положение, Мишель скривившись, начал выбираться из байковой рубашки. Вытянув из рукавов лапы, он открыл миру черно-красный, в крупную клетку мех.

Мех был влажным — снег промочил рубашку. По кольчуге вообще сбегали капли воды. Мишель еще подумал — не заржавела бы. Но это потом, потом, а сейчас... сейчас все могли любоваться его черно-красной шкурой. И зубоскалить!

Тем временем Татхом поднял рубашку и скрутил, выжимая воду. Да немало.

— Видал? Вот так-то! Сейчас зубами погрызи, как остынешь — опять возьми топор.

Мишель кивнул и, буквально спиной ощущая чужие взгляды, сунул голову в сделанное топором углубление. Эх, лиственница... какая же ты противная! Но все равно, уж лучше так, чем топором зазря! Тем более, занявшись делом, он не мог видеть собственную отвратительно пеструю расцветку. И то хорошо.

Вновь и вновь обходя ствол по кругу, Мишель раздумывал — что было бы с ним, не приди он в Цитадель Метамор? Родня вся в могилах, ферма матушкина отдана соседям. Эх... Таскался бы он все еще по Северному Мидлендсу, перебиваясь всякими подработками, спал бы на сенвалах, да в шалашах. А может и пристроился куда... Зато лутинов бы не встречал, и человеком бы остался! Эх!

Машинально подгрызая скос для будущего падения, Мишель все перебирал плюсы и минусы его жизни в Цитадели. Есть где жить. Да, уж, жилые комнаты Цитадели хороши! Теплые, светлые, с баней поблизости, с кроватью и полками... При том, не нужно тратиться на дрова! Не нужно платить банщику, бултыхайся в горячей воде, хоть целый день! И все это за какие-то медяки!

С другой стороны — изменение. Он ведь стал бобром! Ладно хоть, не крысой...

А с третей — став бобром, получил работу. И очень хорошую работу. К лесорубам кого ни попадя не берут! В кошельке теперь приятно так позвякивает... и одеться, и покушать вкусно, а при том еще и подкопить удается! Даже можно подумать о женщине...

При мысли о женщинах Мишель опять скривился. Да уж, встретил одну... Паскаль называется. Нет, безусловно, женщина, сисек аж четыре штуки! Не была б она алхимиком, можно бы и о женитьбе подумать... ага. После того, как она его раскрасила под клетчатый плед!

Ых!

Мишель в очередной раз глубоко вгрызся, и тут же всем телом ощутил, как дерево чуть покачнулось.

— Упс!

Отплевывался от щепок он, уже отскочив подальше.

— Ага! — ухмыльнулась Линдси, подходя ближе. — То-то же! Смотри! Сам уронишь?

— Не, давай ты, — отплевавшись, ответил Мишель, стараясь не смотреть ни на себя, ни на ее одежду.

— Ладно, так и быть, — бросив  бобру его подсохшую рубашку, полувеликаншка уперлась в ствол багром, надавила слегка... и только ветки затрещали, когда лесина ударилась о землю рядом с соседней.

Едва только взвихренный ветками снег упал на землю, как Линдси уже обрубала сучья. Мишель посмотрел на рубашку, вздохнул и набросив ее на пень, принялся помогать. Может эта великанша и носит насоджев килт, чтоб ей икнулось... но все равно при этом остается хорошим другом. И как же ей не помочь?

— Вот скажи малой, — спросила Линдси, не прерывая ритмичных взмахов. — Чего ради ты вообще это одеяло натянул?

Мишель скривился, но ответил:

— А как ты думаешь?

— Тю! Из-за меха что ли?!

— Что же еще-то?

— О, как! — покачала головой Линдси, отрывая свободной рукой надрубленную ветку. — А расскажи-ка мне малой, как же тебя до такого судьба довела, а? Не сам же по себе мех таким стал?

— Ясно дело, не сам! — прошипел бобер, со всех сил врубаясь в неподатливое сплетение ветвей. — Паскалевы ручки поработали!

 — Да?! Это что ж это, Паскаль тебе в пиво энтот свой... состав подлила, что ли?! — изумилась полувеликанша.

— Ну почему в пиво-то, — буркнул Мишель. — Сам выпил.

— Сам... А что пьешь, ведал?

Мишель смутился, вздохнул, но ответил:

— Угу.

— Значит ведал, а все одно, выпил!

— Да не знал я! — возмутился бобер. — То есть, знал, но не ведал! То есть... она мне не сказала, каким цветом я буду! Вот.

— И все равно выпил. А чего пил-то?

— Ну да я... — Мишель смутился окончательно. — Да я вот... а она... а я...

— Понятно, — ухмыльнулась полувеликанша. — Эх, бабы, бабы. Жопой она повертела, сиськами потрясла, ты и растаял.

Бобер только вздохнул.

— Вот и получается, винить тебе некого. Сам выпил, что ж теперь поделать? Тока жить дальше.

— Но почему все продолжают напоминать мне об этом? - Мишель со всей силы воткнул топор в основание ветки, осыпав щепками короткие ноги.

— Ты про наши килты? — Линдси указала на свою юбку-плащ. — Эх малой, малой... а головой-то подумать? То ж лучший эльфквеллинский тартан! Дорогой — жуть! И заказ с купцом ушел куду как задолго до твоего ентого... перекрашивания! По осени, мы его заказали. Ты тогда еще даже бобром не стал. Так-то! А цвет мы вообще не выбирали. О цвете, да рисунке, мы тогда даже и не подумали.

— Это что, получается, какой прислали, такой и носите? — удивленный Мишель на миг даже позабыл обиду.

— Во-во! И я то же сказываю. А куда теперича? Денежки-то того уже. Ушли! Вот и носим.

Юноша поухмылялся, почесал над глазом, смахнул с носа каплю пота:

— А если перекрасить?

— Не вопрос! — закивала полувеликанша. — Оплатишь?

Мишель окинул взглядом возвышающуюся рядом фигуру, прикинул длину и ширину ткани, пошедшей на большой килт, этакую юбку-плащ, со всеми его бесконечными складками...

— Мда.

— Во-во! И я то же самое. Что уж теперь-то. Судьба, она конечно злодейка, и вообще, змея подколодная. Ладно, тебя перекрасила, меня вон вообще, сиськами на старости лет наградила. Вот оно мне надо, а? — полувеликанша сердито оторвала последнюю, самую тонкую веточку. — И что мне теперь? Помирать? Ха! — она вытерла пот ладонью, оглянулась на остальных лесорубов, которые тоже заканчивали свою часть работы. — Вот сейчас Сарош хлысты утащит, в лагерь спустимся, так вот, припасен у меня бочонок...

— Пиво у тебя уж больно забористое, так в голову и шибает, — пожаловался Мишель. — Но вкусное!

— Так-то лучше! — басом хохотнув, полувеликанша наклонилась и бросила юноше рубашку. — Только обещай мне, что больше прятаться не будешь.

Мишель взял все еще мокроватую рубашку, посмотрел на нее...

— А! Ладно! Все равно ж ничего не переделаешь. Пусть, как есть так и будет!

Линдси усмехнулась, накручивая на руку одну из кос:

— Вот! Так оно и надо! Так себя и держи! Молодцом-удальцом!

И с посильной помощью бобра, а также других лесорубов, занялась подготовкой очередного воза. А рубашка? А что, рубашка. Ее Мишель бросил в фургоне, да так и забыл. Надолго забыл.

Перевод — Redgerra, Дремлющий.

Литературная правка — Дремлющий.

Год 706 AC, начало октября

Залежался я тогда, вот как есть залежался. Ну, то есть совсем. Надоело. Бока в тот день отлежал, на стены налюбовался, на окно потолочное, мутное тоже. К Бреннару заглянул, жалоб от бедного полосатого мяуки наслушался, на злобного и придирчивого Грегора, пекаря придворного. То-то котейка так округлился, и глазки блестят, от забот наверное! Скоро уже и сам пекарем станет, будет круглый, пышный и шустрый.