— Я принес почту! — объявил он, бросая Джеку стопку писем для его людей. — Говорят, это поднимает настроение, если ребята прочтут весточку от любимых людей. Моя Мэри тоже написала!

Джек разложил письма, нашел для себя — с Киворд-Стейшн. От Глории снова ничего.

— Ну, как все вчера прошло?

Лицо Роли залила бледность.

— Ужасно. Столько убитых… Они бросают бомбы и стреляют шрапнелью. Это разрывает людей, мистер Джек. Там, в лазарете, почти только тем и занимаются, что ампутируют. Если вообще остается достаточно тела, чтобы было что отрезать. И траншеи у турок частично крытые, нужно быть осторожным, мистер Джек. Нужно перепрыгнуть через них и проникнуть вглубь, в коммуникационные окопы… Да, я знаю, что не слишком умен, мистер Джек. Опять обычный рядовой, даже не младший капрал… а люди, которые это решают, генералы или даже выше. Но мы не справимся, мистер Джек. Только не с нашим количеством людей!

Джек кивнул.

— Мы сделаем все возможное, Роли! — попытался подбодрить он парня.

Роли посмотрел на него так, словно его друг был не в себе, и спокойно сказал:

— И умрем ни за что.

Милый Джек…

Джек открыл письмо Гвинейры, как только ушел Роли. Может быть, последнее письмо. Ощущение было странным, но он полностью погрузился в него. Ему казалось, что он слышит голос матери, поскольку Гвинейра писала более живо, чем обычно. Она не очень хорошо умела писать, но на этот раз пером водили сильные чувства.

…Ты пишешь, что у вас на фронте все спокойно, поэтому я буду молиться, чтобы все оставалось так же и дальше. Каждый раз, получая от тебя весточку, я вздыхаю с облегчением, хотя прекрасно знаю, что письмо идет не одну неделю. Ты должен выжить, Джек, я ведь так по тебе скучаю. Наша надежда на то, что Глория наконец вернется домой, исполнится не так скоро или, по крайней мере, не так легко, как нам того хотелось бы. Вчера мне звонила Кура-маро-тини. Да, все верно, она лично воспользовалась телефоном и была очень взволнована.

Судя по всему, Глория исчезла из их отеля в Сан-Франциско. Похищение они исключают, девочка взяла с собой только документы. Впрочем, билет на пароход на ее имя никто не покупал, поэтому нет доказательств, что она покинула Америку. Тем не менее Кура, как я поняла, предполагает, что в ближайшее время Глория объявится у нас. Как она себе это представляет, я не знаю, но она практически делает меня ответственной за побег Глории. Как будто я послала одну из этих современных летательных машин или использовала какое-то колдовство. Кура совершенно вне себя, она говорила о черной неблагодарности со стороны девочки, ругала Глорию за неспособность приносить труппе хоть какую-то пользу. Для меня загадка, почему тогда она просто не отправила девочку домой. В любом случае Глория пропала, и я очень тревожусь. Если бы оставалась надежда на твое скорое возвращение…

По поводу фермы не волнуйся, под присмотром Мааки все в порядке. Цены на шерсть и мясо высоки, похоже, все наживаются на войне. Но я думаю о тебе и обо всех остальных, для кого эти сражения означают лишь кровь и смерть.

Береги себя, Джек. Ты мне нужен.

Твоя мать, Гвинейра МакКензи

Джек закрыл лицо руками. Значит, теперь и Глория. Он теряет всех, кого любит…

Когда наконец прозвучал сигнал к атаке, Джек совершенно не испытывал страха. Он видел и слышал, как выскочили из окопов первые атакующие, — зачастую они падали, сраженные пулей, едва успевали покинуть укрытие. И действительно, лишь немногие перебежали через ничейную землю и достигли вражеских окопов.

Затем пошла вторая волна атаки.

Джек не размышлял, он выбрался из окопа и побежал, побежал, побежал…

Внезапно что-то сильно ударило его в грудь. Он хотел взять и отбросить это в сторону… но увидел кровь… Странно, ему было совершенно не больно, но бежать дальше он не мог. Ему казалось, что он ужасно тяжелый…

Джек упал на землю, пытаясь понять, что с ним происходит. Он чувствовал кожей августовский жар, видел, как сияет в голубом небе солнце… Руки перестали слушаться, не хотели нащупать место, откуда лилась вся эта кровь… Он цеплялся за твердую землю…

Над ним промчалась третья волна атакующих. Теперь они сражаются там, в турецких окопах… Джек смотрел на солнце, которое постепенно становилось красным. А потом возникло ощущение, что все вокруг нереально…

В какой-то момент над ним появилось лицо. Встревоженное, круглое, молодое лицо, обрамленное мокрыми от пота кудрями.

— Мистер Джек…

— Просто Джек… — прошептал он. На языке чувствовался привкус крови. Ему показалось, что он хочет прокашляться. В следующее мгновение он перестал чувствовать вообще что бы то ни было.

Тимоти и Илейн Ламберт оказались бездарными тюремщиками. Конечно, Тим поначалу настаивал на том, чтобы Лилиан была наказана за своеволие и посажена под домашний арест. Ведь она, действуя вопреки его четким приказам, увела Бена на прогулку в папоротниковый лес. Однако после искупления ею вины Тим был готов простить дочь, и Лилиан снова пользовалась свободой, которую обычно предоставляли ей родители. Никому не приходило в голову запретить ей ездить верхом, никто не собирался устраивать ежедневные инквизиторские допросы, выясняя, где она была и что делала. Однако во всем этом не было необходимости, потому что, несмотря на то что Лилиан совершенно не собиралась прекращать отношения с Беном, встретиться с юношей не получалось.

Сколь часто она ни направляла свою лошадь в сторону рудника Биллеров, как ни старалась задержаться на улице перед их домом, болтая с подружками, — Бена она не видела. Флоренс Биллер прикладывала все усилия, чтобы удержать сына от слишком ранней любви, которую она не приветствовала. Она объявила Бену о долгосрочном домашнем аресте и не спускала с него глаз. Утром он уезжал на ее машине на рудник, в конторе выполнял работу под неусыпным вниманием Флоренс, а дома за ним присматривали все кому не лень.

Однажды терпение Бена лопнуло. Он попытался послать письмо Лилиан через почту с рудника. К несчастью, его тут же обнаружила мать.

— Какая чушь! Если девчонке это нравится, значит, она еще и глупа! — насмехалась Флоренс, пробежав глазами содержание письма, которое написал Бен. — «Мое сердце течет к тебе с каплями дождя…» Капли дождя не текут, Бен, они падают! А сердца и подавно. Теперь садись сюда и проработай эти счета. Сравни с накладными, пожалуйста, и внеси в приходный журнал. Без витиеватостей и рифм! — Флоренс скомкала письмо вместе с конвертом и вышвырнула в открытое по случаю летней жары окно.

Бен, залившись краской, выслушал тираду с опущенной головой. Обычно Флоренс не отчитывала его перед сотрудниками, ведь они должны были проникаться уважением к младшему шефу. Если Бен допускал ошибку в работе, она наказывала его наедине. Однако в вопросах «стихосложения» Флоренс была безжалостна — и невольно помогала своему сыну.

Потому что дело было не только в том, что конторские служащие сочувствовали юноше, хотя ничего и не понимали в рифмах, а в том, что он очень отличался от своей суровой матери. Так, при взбучке случайно присутствовала молодая жена одного из работавших в конторе посыльных, которая принесла своему мужу бутерброды, забытые им в спешке дома. Она ждала в прихожей и слышала возмущенные возгласы Флоренс — в отличие от матери Бена, женщина была тронута до слез отношением юноши к своей возлюбленной. Уходя, она подняла письмо, разгладила его, вложила обратно в конверт и бросила в ближайший почтовый ящик, — к сожалению, не приклеив марку. Поэтому оно попало в руки Илейн, когда почтальон потребовал у нее плату за доставку.