Она написала подруге в Англию длинное письмо, в котором рассказала, как много общего у них с Беном, а Бен в новом стихотворении запечатлел встречу родственных душ.

К ужину Гвинейра МакКензи переоделась. С недавних пор она стала охотно принимать помощь своих служанок из маори. События последних недель сказались на ее здоровье не лучшим образом, и если еще недавно Гвинейра почти не чувствовала возраста, то сейчас ей казалось, что она слишком устает, чтобы надевать корсет и сменять повседневную одежду на элегантный костюм. Однако в этот день она все же сделала это, хотя, вообще-то, не понимала, почему придерживается этой традиции, которую в молодости считала обременительной и непрактичной. В конце концов, ей придется разделить трапезу со своим несчастным сыном, который погружен в себя, ни на кого не обращает внимания и на вопросы отвечает односложно. Глядя на отчаявшегося Джека, Гвинейра чувствовала, как у нее снова и снова разрывается сердце. Она тоже горевала, скучая по Джеймсу; он был ее вторым «я», ее зеркалом, ее тенью. Она смеялась и ссорилась с ним, а с тех пор как они наконец-то стали жить вместе, они не расставались ни на день. Но потерю Джеймса она пережила. Он был на несколько лет старше Гвинейры и за последние годы сильно сдал. Шарлотта же… Джек надеялся прожить с ней долгую жизнь. Они хотели иметь детей, строили планы… Гвинейра прекрасно осознавала, почему Джек так безутешен.

Она закусила губу, когда служанка застегнула последние пуговицы на платье. Иногда она даже почти злилась на свою невестку. Конечно, Шарлотта была не виновата в своей болезни. Но решение, принятое ею в одиночку на мысе Реинг, было неожиданным. Она слишком резко оторвалась от Джека. У него не было времени попрощаться, привыкнуть к мысли, что он потеряет Шарлотту. С другой стороны, Гвинейра понимала предпринятый Шарлоттой шаг. Она тоже предпочла бы быструю смерть долгому мучительному умиранию, которое предстояло молодой женщине.

Вздохнув, она позволила Ваи набросить ей на плечи черную шаль. Со дня смерти Джеймса Гвинейра носила траур — вот еще один обычай, которого она придерживается, хотя это, в принципе, не имеет смысла. Ей необязательно было демонстрировать свои страдания. Джеку было все равно; сам он сразу же, как только закончились похороны, снова стал одеваться, как и обычно. А маори значения траурных одеяний и вовсе не понимали.

— Можно я пойду, мисс Гвин? Кири ждет меня на кухне… — Ваи могла не спрашивать, но она была новенькой и немного робела. Длительный траур и мрачная атмосфера в доме еще больше лишали ее уверенности в себе.

Гвинейра кивнула девушке и заставила себя приветливо улыбнуться.

— Конечно, Ваи. Большое спасибо. И если пойдешь сегодня вечером домой, возьми с собой пару семенных картофелин для Ронго. Ее чай-снотворное очень помог мне.

Девушка кивнула и выскользнула из комнаты.

Маори… Гвинейра с теплотой думала о живущем в Киворд-Стейшн племени нгаи таху. Даже Тонга, вожак и ее вечный противник, с недавних пор вызывал у нее симпатию. После смерти Джеймса он помог ей решить безнадежную дилемму — вопрос о месте погребения.

Как и на любой крупной ферме, расположенной в стороне от городов, в Киворд-Стейшн тоже было семейное кладбище. Там были похоронена жена Джеральда Уордена, Барбара, рядом с ней — сам Джеральд, основатель Киворд-Стейшн, и, наконец, Пол, его сын. Для Лукаса Уордена, первого мужа Гвинейры, была заказана мемориальная доска. Однако Джеймс МакКензи не был Уорденом, равно как и Шарлотта, и внутри у Гвинейры все восстало против того, чтобы хоронить их обоих рядом с основателем фермы. Гринвуды просили похоронить их дочь в Крайстчерче, и Джек безвольно согласился.

А Джеймс… Джеральд Уорден преследовал своего бывшего старшего мастера как скотокрада. Он был бы вне себя, если бы узнал, что именно Джеймс — отец его первой внучки, Флёретты. Гвин показалось неправильным, что они в смерти будут лежать рядом, а энергии на то, чтобы определить второе место для погребения на ферме, у нее не было.

Слишком подавленная, чтобы даже думать об этом, она неохотно приняла Тонгу, пришедшего выразить соболезнования от имени всех нгаи таху. Как обычно, явившись с визитом к Гвинейре, глава племени был одет в традиционную одежду вождя. Западные наряды он всегда презирал. Впрочем, в качестве исключения он решил отказаться от эскорта и томагавка, который принято было носить с собой в подобных случаях. Вместо этого он поклонился ей и вежливо, на безукоризненном английском языке выразил свои соболезнования. А потом Тонга заявил, что им нужно обсудить еще кое-что важное.

Теперь Гвинейра со стыдом вспоминала свое тогдашнее неудовольствие. «Возможно, — подумала она, — опять какие-нибудь территориальные претензии или неприятности с овцами в том месте, которое вот уже на протяжении трех сотен лет считалось тапу, неприкосновенным и освященным, и Тонга выяснил это только сейчас…»

Но вождь удивил ее.

— Вы знаете, мисс Гвин, — заметил он, — что для моего народа очень важно держать духов семьи вместе, а также настраивать их на миролюбивый лад. Подходящее место для могилы очень важно для нас, и мистер Джеймс знал это. Поэтому он получил нашу поддержку, когда некоторое время назад обратился к старшинам наших племен с особой просьбой. Она касалась урупа, места для его захоронения… а позднее для вас и вашего сына…

Гвинейра нервно сглотнула.

— Если вы не возражаете, мисс Гвин, то местом для могил станет «круг каменных воинов», как вы его называете. Мистер Джеймс сказал, что это священное место имеет для вас особое значение…

После этих слов Гвинейра густо покраснела и едва не расплакалась в присутствии вождя. Скопление камней посреди пастбища, которое действительно образовывало круг, много лет было их местом встречи и любовным гнездышком. Гвинейра не сомневалась в том, что ее дочь Флёретта была зачата именно там.

Взяв себя в руки, она все же сумела с достоинством поблагодарить Тонгу, и спустя несколько дней Джеймса похоронили между камней. На похоронах присутствовали члены семьи и все племя маори. Гвинейра была только «за». Траурная хака маори гораздо больше понравилась бы Джеймсу, чем оркестр камерной музыки, игравший на похоронах Шарлотты в Крайстчерче. Вероятно, Шарлотта выбрала бы то же самое, но Джек был не в состоянии организовать ничего подобного. Он предоставил организацию похорон Гринвудам и во время траурного торжества был практически невменяем. Сразу после этого он вернулся в Киворд-Стейшн, где полностью предался горю.

Гвинейра и друзья Джека из погонщиков скота пытались подбодрить его или хотя бы чем-нибудь занять, но все их усилия были тщетны. Даже если молодой человек делал то, о чем его просили, казалось, что он действует в полусне. Если нужно было принимать решения, Гвинейра принимала их вместе с заместителем мастера, Маакой. Джек говорил только тогда, когда ему приходилось это делать; он почти не ел и большую часть времени проводил за размышлениями в комнатах, которые делил вместе с Шарлоттой. Он отказался пересмотреть ее вещи и раздать их. Однажды Гвинейра застала его в постели в обнимку с платьем Шарлотты.

— Ее запах еще остался… — смущенно произнес он.

Гвинейра молча удалилась.

Тем больше удивилась она этим вечером, когда увидела, что он вышел к ужину одетый не как обычно — в рабочие штаны и промокшую от пота рубашку, — а тщательно выбритый и в чистой домашней одежде. Впрочем, не далее как вчера она мягко пожурила его за то, что он совсем не следит за собой.

— От этого лучше не будет, Джек! Неужели Шарлотте понравилось бы смотреть, что ты страдаешь, словно пес?

Санди, старая собака Джеймса, и Нимуэ Глории лежали у камина. Когда Гвинейра вошла в комнату, они вскочили и бросились к ней. Гвин с тоской подумала о том, что она давным-давно перестала воспитывать собственных колли. Да и Джек тоже… И она решила навязать ему щенка из следующего помета.