Зато грустные новости с былой родины практически не тронули ее. Ни Уильям, ни Кура не знали Шарлотту, а Джеймс МакКензи не вызывал ни у кого из них особенно дружеских чувств, и это было взаимно. Поэтому они лишь приняли к сведению содержание письма. После смерти мужа у Гвинейры не было сил сообщать об этом кому бы то ни было, поэтому родственникам написала Илейн. Она адресовала письмо «семье Мартин». Писать отдельно Глории ей показалось излишним. В результате девушка даже не узнала подробностей. Кура чуть ли не мимоходом сообщила ей о том, что умер ее прадед, и удивилась горю дочери.

— Ты что, плачешь, Глори? Он даже не был тебе родным дедом. И он был очень стар, ему было больше восьмидесяти лет. Таков ход вещей… Но сегодня я могла бы спеть траурную хака. Да, это будет кстати в Новом Орлеане… немного печали…

Глория отвернулась. Даже смерть деда будет использована для того, чтобы вызвать симпатию у зрителей. Хотя хака действительно очень красивая. Она была из самой первой программы Куры и звучала довольно аутентично… Можно было представить себе, что маори и пакеха вместе горюют о любимом человеке. Таматея выразила Глории соболезнования.

— Он был хорошим человеком. В племени всегда ценили его.

Глория поблагодарила ее, сохранив при этом отсутствующий вид. И предалась горю лишь после того, когда осталась одна, что случалось достаточно редко. В путешествиях жизнь становилась теснее, и, хотя в отелях Глория жила в люксе с родителями, во время путешествий на поезде ее селили с молодыми танцовщицами. Все эти девушки, одна лучше другой, были «современными» и гордились тем, что сами зарабатывают на жизнь, ни с кем не связаны и свободны. Робкая и тяжеловесная Глория казалась им древним ископаемым, и они дразнили ее, отпуская шуточки по поводу ее воспитания в английском интернате и чопорности.

Что касается последнего, то Глория даже не понимала, в чем ее упрекают. Она действительно избегала мужчин и стыдливо опускала глаза, как, смеясь, утверждали девушки. Глория стеснялась смотреть в лицо представителям обоего пола и ни с кем не заговаривала. Если кто-то обращался к ней, она вздрагивала — тоже независимо от того, был ли это мужчина или женщина. Уверенно она чувствовала себя только с Таматеей, но та тоже заметно действовала ей на нервы.

— Ты только посмотри, какая земля, мокопуна! Река… как она называется? Миссисипи? Странное слово. Ты только посмотри, как лениво она течет, послушай ее голос…

Маори не уставала восхищаться чужими растениями, растущими в этом теплом и влажном климате, все время прикасалась к ним. Она удивлялась бесконечным хлопковым и тростниковым плантациям, пыталась вызвать интерес к ним у Глории. В Новом Орлеане Таматея даже нашла себе подругу, толстую чернокожую женщину, вместе с которой они заклинали духов вуду и пели песни, ритмы которых были ближе к первоначальным хака, чем филигранные аранжировки Куры. Но Глория давно решила, что не полюбит ничего в этой чужой стране. Она предпочитала смотреть в книгу, нежели в окна поездов, которые оставили позади Луизиану, а затем и другие южные штаты и устремились в бесконечные западные прерии. Таматея с тревогой наблюдала за тем, как девушка все глубже и глубже погружается в водоворот ненависти и сочувствия к себе. Хотя, несмотря ни на что, эта страна могла бы ей понравиться. Ладно, здесь не так зелено, как на Кентерберийской равнине, трава выжжена солнцем. Но на горизонте сверкают красные и голубые горы. Здесь есть лошади и крупный рогатый скот, а построенные из дерева простые маленькие городки были гораздо больше похожи на Холдон, чем на Нью-Йорк или Новый Орлеан.

И люди здесь были совсем иными, нежели в крупных городах. У мужчин в джинсовых брюках, в рубашках в клетку и широкополых шляпах и у женщин в хлопковых платьях, приходивших на представления Куры в таких городах, как Даллас или Санта-Фе, было гораздо больше от пионерского духа Гвинейры МакКензи, нежели от космополитичности Куры и Уильяма. Зачастую они не понимали эту музыку, а откровенная одежда танцовщиц вызывала отторжение. Им гораздо больше понравилась бы скупая на слова, но прямолинейная и прагматичная Глория.

Однако Глория уже почти не осмеливалась выходить на пыльные улицы, смотреть на лошадей, которых еще не настолько заменили автомобили, как в Нью-Йорке и Лондоне. В ней сразу же узнавали члена ансамбля и уже только поэтому начинали таращиться, как на экзотическое животное. Глория с нетерпением ожидала окончания турне, но до него было еще далеко. Путь вел их через весь континент, от Нью-Йорка до Сан-Франциско, причем окольными путями. Они объезжали все крупные города, зигзагами носились по огромной стране. Но на западном побережье гастроли должны были наконец завершиться. Уильям и Кура хотели вернуться в Нью-Йорк кратчайшим маршрутом; поездом пришлось бы ехать неделю.

Глория надеялась получить прямой билет до Новой Зеландии. Должны же родители в конце концов понять, что им с ней нечего делать. Она, конечно, храбро выполняла свою работу по разучиванию номеров и вела партию фортепьяно во время репетиций танцовщиц, но даже в этом была несовершенна. Девочки постоянно жаловались, что игра Глории сбивает их с ритма, упрекали ее за «абсолютно ужасный» слух. Среди них было по меньшей мере две, немного игравшие на фортепьяно, и они могли бы выполнять работу Глории с тем же успехом, а может быть, даже лучше. Кроме того, она помогала Таматее одевать и красить участников шоу, причем последнее нравилось ей больше всего. Таматея восхищалась тем, насколько быстро она разобралась с формами и значением традиционных моко. Глория рисовала на коже танцоров филигранные значки, напоминающие стилизованные листья папоротника, которые раньше татуировали. Один раз от скуки девушка разрисовала себя — и удивила этим не только Таматею, но даже собственную мать.

— Ты выглядишь как чистокровная маори, Глория! — удивилась Кура. — Надень-ка один из этих костюмов! Нет, не новый, а из тех, которые разрабатывала Таматея…

Старые пиу-пиу напоминали традиционную одежду женщин маори, и, поскольку тогда в концертах участвовали еще настоящие девушки-маори, они были скроены на более крупные фигуры.

Глория удивленно смотрела в зеркало. Чистоту образа нарушали только ее кудрявые светло-русые волосы, в остальном же на нее смотрела представительница племени маори.

— Волосы нужно просто завязать на затылке и надеть широкую вышитую повязку, — посоветовала Таматея. Впечатление получилось ошеломляющим.

— В таком виде можно выступать с нами! — рассмеялась Кура, и Глория тут же стерла краску. Роль в шоу была последним, чем она хотела бы заниматься в своей жизни.

Но даже в качестве гримера Глория не так уж была нужна им. Традиционную раскраску танцовщицам почти не наносили. Те немногие арабески, которые украшали их глаза и щеки, не имели никакого отношения к культуре маори, и девочки красились сами. Нескольких мужчин гримировала Таматея. Помощь Глории она принимала охотно, но особой необходимости в ней не испытывала.

Девушка отчаянно надеялась, что родители наконец поймут это. Шести лет для того, чтобы «посмотреть мир», было более чем достаточно. Место Глории в Киворд-Стейшн!

Сан-Франциско представлял собой расцветающий город, раскинувшийся на холмах у моря. Глория зачарованно и с надеждой смотрела на Тихий океан — океан, по которому она отправится домой! Но в остальном город понравился ей немногим больше, чем Нью-Йорк и Новый Орлеан. Множество зданий в викторианском стиле и канатный трамвай, который был здесь такой же сенсацией, как исторический трамвай у нее на родине, напоминали ей Крайстчерч.

Кура и ее ансамбль имели блестящий успех в «Грейт Американ Мьюзик Холле», танцоры мечтали побывать на рыбацкой пристани, а Таматея потащила Глорию смотреть морских львов, которые лениво лежали на причалах.

— У нас они тоже есть! — радостно воскликнула Глория, хотя прежде не видела ни одного. Она никогда не ездила на Западное побережье, но, конечно же, знала о существовании морских львов и китов.