Из окон дворца Ричард и его мать с Эдитой были свидетелями этого душу разрывающего зрелища. Они видели ожесточенную толпу мятежников, шедшую следом, с пиками и топорами, слышали грозные возгласы: «Смерть изменникам! Смерть притеснителям народа»! Они отлично знали, к чему все это клонится.

Таким образом, шествие миновало ворота Садового Тауэра, пересекло задний двор и выступило из Бастионных Ворот. На всем пути пленники подвергались оскорблениям и поруганиям со стороны гнусных чудовищ, следовавших за ними; а оба почтенных мужа все время держались с неизменным достоинством. Они подверглись еще более грубому обращению, когда приблизились к Тауэрскому Холму; добрый архиепископ должен был собрать всю сбою твердость духа, чтобы пройти через это страшное испытание. Что же касается лорда-казначея, то отвага поддерживала его: он так грозно смотрел на своих мучителей, что те невольно отступали прочь.

До тех пор на Тауэрском Холме никогда не было лобного места: здесь не происходило ни одной казни. Только на этот раз место обагрилось самой благородной кровью в Англии. На гребне холма остановился Джон Бол, сидевший на своем ослике. Он следил за мученическим прохождением жертв, ликуя от восторга при тех оскорблениях, которым они подвергались. Когда они стали медленно подыматься в гору, он спустился вниз навстречу архиепископу и обратился к нему с насмешливым приветствием:

— Добро пожаловать, Симон Сэдбери, на Тауэрский Холм! Наконец-то ты получишь награду за твои преступления.

— Что я сделал такого, что вы хотите убить меня? — спросил архиепископ. — Я хочу знать, в чем моя вина.

— Ты причинил много зла народу, — ответил Джон Бол. — И ты уже давно обречен на смерть. Не так ли, друзья мои?! — воскликнул он, оглядываясь кругом на ожесточенную толпу. — Разве он не должен умереть?

— Он должен умереть! — заревела толпа, словно в один голос.

— Слышишь, Симон Сэдбери? — крикнул Джон Бол. — Твой приговор произнесен.

— Я не желаю говорить с тобой, вероотступник! — сказал архиепископ. — Но я хочу обратиться к твоим ослепленным товарищам. Прошу не о пощаде моей жизни; спрашиваю только: какое зло я сделал?

— Ты грабил нас! — закричали в ответ тысячи голосов.

— Ошибаетесь! — ответил архиепископ. — Я работал для вашего блага; я тратил на вас свои деньги. Пусть за меня ответит город Кентербери! Вы же знаете, что я сделал для этого города. Ведь я наполовину отстроил его.

— Не слушайте его! — крикнул Джон Бол. — Он врет.

— Он должен умереть! — кричала неумолимая толпа.

— Выслушайте меня, обманутые люди; — воскликнул архиепископ таким голосом, который невольно заставлял насторожиться. — Если вы убьете меня, то навлечете на себя гнев справедливого Мстителя. Вся Англия будет подвергнута отлучению[23].

В ответ раздался яростный крик толпы. Когда она несколько успокоилась, Джон Бол сказал:

— Мы не только не боимся отлучений папы Григория[24], но и вовсе не признаем его власти. Ты был великим притеснителем народа, и правосудие наконец постигло тебя. Приготовься к немедленной смерти.

— Я уже приготовлен, — с твердостью ответил архиепископ. — Всю прошлую ночь я провел в молитве и покаянии. И когда твой бессовестный командир напал на меня, я молился, преклонив колена, у алтаря. Дай Бог, чтобы ты был так же приготовлен встретить свой конец, который уже близок! Я прощаю тебя, и да простит тебя так же Господь.

Лорд верховный казначей добавил вдруг грозным голосом.

— Я же не даю своего прощения такому негодяю, как ты, который отрекся от своей веры и поднял народ на мятеж! Кровь моя будет вопиять к Небесам об отмщении тебе. Призываю тебя на суд перед Престолом Божиим не далее как в трехдневный срок!

Эти слова были так ужасны, что навели тревогу на всех, слышавших их. Заметив произведенное впечатление, Уот Тайлер, державшийся все время в стороне, чтобы дать Джону Болу высказаться, вдруг выехал вперед на своем коне и отдал приказ приступить к казни.

Во время всех этих пререканий из соседней лавки мясника был принесен большой чурбан. Возле него уже встал разбойничьего вида палач, он опирался на свою секиру и зловеще посматривал на свои жертвы. Вокруг столпились рассвирепевшие, жаждавшие крови люди с пиками и секирами в руках. В этом же кружке находились Уот Тайлер на своем коне и монах — на ослике. Подле пленников стояли с полдюжины звероподобных негодяев, назначенных помогать палачу в его работе.

Первым должен был пострадать архиепископ. Он оглянулся кругом на толпу зрителей, но не встретил ни в едином взоре выражения жалости. Потом он спокойно расстегнул нарамник тонкого полотна, перекинутый через его плечи, и снял его, а так же стихарь. Это были его единственные приготовления.

После этого он обратился к палачу и сказал, что прощает и его. Сумрачный злодей ничего не ответил, он только знаком показал архиепископу опуститься на колени.

Архиепископ повиновался. Но прежде чем положить голову на плаху, он поднял руки к небу и воскликнул:

— О, блаженные чины ангельские и святые угодники! Помогите мне вашими молитвами!

Раздраженный этим промедлением, палач заставил его наклониться и хватил его секирой. Но удар оказался не смертельным, архиепископ слегка приподнялся и с радостным, блаженным выражением лица воскликнул:

— Господу угодно сопричислить меня к сонму мучеников!

Только после седьмого удара голова этого доброго человека была отделена от тела.

Лорд верховный казначей встретил свой конец с поразительной твердостью. С виду безучастный к возгласам зрителей, он сурово посмотрел на обоих главарей мятежа, потом, сбросив с себя свой бархатный кафтан и золотую цепь, сказал палачу:

— Эй, ты, подлый холоп! Возьми это себе и сделай твое дело попроворнее, если можешь!

Обрадованный подарками или, быть может, пристыженный своею прежнею неловкостью, палач одним ударом секиры отсек голову лорда-казначея.

Рассвирепевшая толпа не удовольствовалась этим мщением. Мятежники, воткнув на пики головы казненных, понесли их к Лондонскому Мосту и водрузили на воротах Сити, где обыкновенно выставлялись головы казненных изменников. Чтобы можно было узнать голову архиепископа, к черепу приколотили гвоздем его черную бархатную шапочку.

Тела обеих знаменитых жертв были оставлены на Тауэрском Холме. Они пролежали там до следующей ночи — никто не смел убрать их. Затем останки казненного лорда верховного казначея были похоронены в Темпле. А добрый архиепископ, заслуживший мученический венец, хотя ему не суждено было получить его на земле, нашел достойное место последнего успокоения в кентерберийском соборе. Когда несколько лет спустя гробница его случайно была вскрыта, оказалось, что место головы занимает свинцовое ядро. В прежние времена раз в год лорд-мэр и альдермены города Кентербери имели обыкновение посещать его могилу и молиться за упокоение его души.

В ту ночь Конрад Бассет тайно покинул Эльтгемский дворец. Он отправился на сильном коне с Катериной де Курси позади себя в дартфордский монастырь и мчался с такой быстротой, что прибыл туда менее чем через час.

Ворота были заперты. Прошло несколько времени, прежде чем старик привратник вышел отворить и, уступая просьбам Катерины, впустил всех во двор.

Было довольно поздно, но настоятельница не удалилась еще на покой, она была занята молитвой. Теперь вместе с сестрой Евдоксией она вышла на крыльцо. При виде их Конрад немедленно ссадил с седла свою прелестную спутницу. Когда свет лампы, принесенной сестрой Евдоксией, упал на лицо вновь прибывшей, у настоятельницы вырвалось восклицание удивления.

— Я думала, что это Эдита! — воскликнула она.

— Нет, я — Катерина де Курси, — ответила молодая девушка. — Я явилась просить у вас убежища, святая мать.