Трое предводителей проехали вместе вдоль Корнгиля и Чипсайда до тюрьмы Ньюгэт, где Беглый остановился с Готбрандом и значительным отрядом войска, чтобы выбить ворота тюрьмы. А Уот Тайлер и Джон Бол с пятитысячным отрядом спустились с Людгэт-Гиля и направились вдоль Флит-Стрита к Стрэнду.

Вскоре мятежники увидели перед собой Савой — великолепную усадьбу Джона Гонта, герцога Ланкастера. То было здание, про которое старик Холиншед сказал, что «по красоте и величавости постройки, также по пышности княжеского убранства ему не было равного во всем королевстве». Герцогский дворец представлял равно величавое зрелище и со стороны Стрэнда, и со стороны реки; а его внутреннее расположение соответствовало великолепию внешности.

Построенный в 1245 году — приблизительно за полтора века до начала описываемых событий — Питером эрлом Савоя и Ричмонда, — этот благородный дворец достался после него монашеской общине Маунтджой, у которой он был куплен королевой Элеонорой, супругой Генриха III, для своего сына Генриха, герцога Ланкастера. При нем дворец был значительно расширен: на украшение его были затрачены огромные деньги. Здесь проживал плененный англичанами французский король Иоанн, сначала в 1357 году, потом вторично, шесть лет спустя. Наконец дворец перешел во владение Джона Гонта, герцога Ланкастера, который, в свою очередь, расширил его новыми пристройками и значительно украсил. Таким-то было это великолепное сооружение, когда к нему подступали мятежники с целью совершенно его разрушить. Его роскошные палаты были в изобилии снабжены дорогой мебелью, тканями, картинами, богатой утварью, драгоценностями и винами. Словом, это было достойное жилище самого гордого, самого могущественного пэра Англии, который в силу наследственных прав своей жены, дочери дона Педро, имел притязание на кастильскую корону.

У герцога Ланкастера был свой придворный штат, более многочисленный и блестящий, чем у короля. Здесь видим камергера, вице-камергера, джентльменов-приставов, джентльменов-приспешников, лордов, рыцарей, эсквайров, дворян-виночерпиев, стольников, швецов, полсотни иоменов-приставов, комнатных грумов, пажей, врачей, духовника, милостынника, менестрелей, иоменов-носильщиков, рослых иоменов-слуг, дворецкого, казначея — всего 300–400 человек.

Страх, внушаемый мятежниками, был так силен, что, когда во дворце услыхали, что Уот Тайлер переправился через Лондонский Мост и идет по Сити, открыто заявляя намерение разрушить Савой, вся свита, отказавшись от всяких помыслов об обороне, сейчас же бросилась бежать, оставив во дворце только человек двенадцать. Это были дворецкий, надсмотрщик и еще несколько рослых, дюжих иоменов. Конечно, они не могли оказать существенного сопротивления, тем не менее они позаботились запереть большие наружные ворота и замкнуть на замки все двери.

Приближаясь со своим войском ко дворцу, Уот Тайлер смотрел на него с восхищением и до того был поражен его величием, что на минуту даже подумал, не пощадить ли его и не оставить ли его для себя. Но он тотчас же отказался от этой мысли и приказал громогласно прочесть перед всем войском свой приказ, запрещавший под страхом смертной казни утаивать или выносить что-либо из драгоценной утвари или украшений дворца.

— И не сомневайтесь! — крикнул он громким голосом. — Наказание будет исполнено.

Когда мятежники узнали о бегстве всей придворной челяди, они разом выбили ворота и двери и ворвались во дворец. Однако они встретили мужественный отпор со стороны дворецкого и находившихся с ним людей, конечно, только на самое короткое время — эти храбрые и преданные своему долгу слуги сейчас же были перебиты.

Одним из первых вступил во дворец Уот Тайлер: он желал увидать это роскошное жилище во всем его блеске, прежде чем оно превратится в развалины. Пока он осматривал большую дубовую лестницу, украшенную изваяниями и гербами, ее прелести были вдруг заслонены толпой дикообразных крестьян, подымавшихся на главную верхнюю галерею, которую они скоро заполнили и принялись срывать со стен дорогие ткани, рвать и разрушать все картины и украшения.

Едва Уот Тайлер вошел в большую пиршественную залу и заметил ее роскошную обстановку, как и туда ворвался новый поток мятежников, уже готовых начать разрушение. Но главарь властно приказал им остановиться и, усевшись в кресло Джона Гонта, посадил по левую от себя руку Джона Бола, а Чосеру, которому он приказал следовать за ними, разрешил занять место пониже. Затем он приказал, чтобы все ценное было собрано и положено перед ним на столе, дабы ему видеть самому уничтожение всех этих сокровищ.

Приказ был исполнен с поразительной быстротой. Все лари и шкафы были опорожнены, и огромный стол, за которым, по обыкновению, обедали приближенные герцога, был почти совершенно загроможден огромными, употреблявшимися только на больших пирах, золотыми и серебряными сосудами, большею частью с превосходными чеканными украшениями: тут были большие серебряные кубки, фляжки, долговязые стаканы и затейливо исписанные кувшины. Ко всему этому прибавились еще и другие украшения, которые удалось собрать: цепочки, пояса, броши, запоны с бриллиантами и другими драгоценными камнями, вышитые мантии и затканные золотом и серебром одежды, имевшие чрезвычайно красивый вид.

Чосер негодовал в душе, глядя на огромную груду сокровищ и роскошных одежд, обреченных на скорое истребление. Уот Тайлер приказал приготовить угощение для себя и Джона Бола. Предводители мятежников пригласили Чосера сесть с ними за стол и разделить трапезу. Поэт согласился, но ничего не мог есть.

Взяв из груды собранных сокровищ большой кубок, Уот приказал наполнить его наилучшим гасконским вином из герцогского погреба. Потом, осушив кубок до дна, он бросил его на пол и растоптал ногой. Замечая, что стоявшие вокруг люди жадно посматривают на сверкающую груду сложенных перед ними сокровищ, и опасаясь, как бы они не поддались соблазну и не ослушались его приказаний, он велел немедленно принести молотки, которыми вся золотая и серебряная утварь и все сосуды были расплющены и разбиты в куски. Вслед затем были уничтожены все украшения; бриллианты и другие драгоценные камни были истолчены в ступках, и пыль их развеяли на все стороны. Что же касается вышитых мантий и дорогих одежд, то они были изрублены в куски.

Уот Тайлер, взяв с собой Чосера, вышел на террасу над Темзой, чтобы видеть, как обломки драгоценностей будут брошены в реку. Когда опорожнена была в воду последняя корзина, он с мрачной усмешкой сказал, обращаясь к поэту:

— Расскажи герцогу все, что ты видел, тогда он поймет, какую покорность я изъявил бы ему, если бы он был здесь. Теперь ты свободен и можешь уйти, если, впрочем, не пожелаешь остаться и посмотреть, как будет сожжен дворец.

— Я уже и без того слишком много видел! — с горечью сказал Чосер. — Я только взгляну в последний раз на здание, которое так любил, и затем удалюсь.

С минуту он смотрел на великолепный дворец, казавшийся теперь более красивым, чем когда-либо, и затем удалился. Освободившись от мятежников, поэт поспешил покинуть Лондон, куда возвратился только тогда, когда эти грозные времена окончательно миновали.

— Теперь подожгите дворец! — воскликнул Уот Тайлер. — Да постарайтесь, чтобы дело было сделано на славу.

Мятежники усердно принялись исполнять его приказание, разжигая горючие вещества, заранее приготовленные в различных частях здания. В это время Уот Тайлер покинул террасу над рекой. Когда он проходил через дворец и еще раз увидел его величие, в его душу, быть может, прокралось некоторое сожаление, но он не поддался этому чувству. Заметив, что костры разгораются, он вышел из дворца и остановился посреди двора, чтобы следить за ходом пожара.

Скоро пламя начало уже выбиваться из нескольких больших бойниц. Тогда приказано было всем покинуть дворец. Но мятежники повиновались очень лениво, пришлось затрубить в рога, чтобы заставить их собраться. Вдруг из дворца выбежали с полдюжины человек, тащивших за собой пленника, которого они привели к своему предводителю. Тот сразу узнал в нем Лирипайпа.