Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Пульс ускоренный, несколько неровный. Несомненно. Несколько… Но хорошего наполнения.

– Да, а в иные дни, особенно к вечеру, наоборот, – слабый, трудно ощутимый. Вот подите-ка! А потом, когда усиливаются легочные явления, опять ускорение. Обычно с перебоями.

– А вы проверяли внутриглазное давление?

– Это не приводит к заметному замедлению пульса.

Они снова помолчали.

– Сейчас я уже легочный больной, – сказал Антуан с принужденной улыбкой. – А в один прекрасный день стану еще и сердечником…

Филип жестом прервал его.

– Ну, повышенное кровяное давление и тахикардия часто являются самозащитой организма, Тибо. Мне вас нечего учить. В случае минимальной эмболии мозга – вы это знаете так же хорошо, как и я, – только с помощью повышенного давления и тахикардии сердце успешно борется против закупорки легочных альвеол. Роже это доказал. И после него многие другие.

Антуан ничего не ответил. Жестокий кашель согнул его пополам.

– А какое применялось лечение? – спросил Филип, казалось, сам не придавая значения своему вопросу.

Откашлявшись, Антуан устало пожал плечами.

– Все! Мы перепробовали все, кроме препаратов опия, конечно. Серу… И потом мышьяк… И опять серу, и опять мышьяк…

Голос его звучал слабо, хрипло, прерывисто. Он замолчал. Он обессилел от долгого разговора. Откинувшись всем телом назад и прижавшись затылком к спинке стула, он несколько секунд просидел так, не двигаясь, прикрыв глаза. Когда он поднял веки, то увидел, что Филип смотрит на него пристальным, полным нежности взглядом. Это выражение доброты потрясло Антуана больше, чем если бы он заметил в глазах Филипа тревогу. Антуан пробормотал:

– Вы не ожидали увидеть меня таким вот…

– Совсем напротив, – прервал его Филип и засмеялся. – Я никак не думал, судя по вашему последнему письму, что вы такой молодец. – И вдруг без всякого перехода он добавил: – А сейчас послушаем, что у вас там внутри.

Антуан с трудом поднялся. Он снял с себя мундир.

– Сделаем все по форме, – весело сказал Филип. – Ложитесь-ка сюда.

Он показал на кушетку, покрытую белой простыней, где обычно выслушивал больных. Антуан покорно лег. Филип опустился на колени возле кушетки и, не говоря ни слова, стал тщательно исследовать Антуана. Потом резким движением поднялся.

– Гм, – сказал он, стараясь незаметно для Антуана избежать его тревожного взгляда. – Ясно… рассеянные свистящие хрипы… Возможен инфильтрат… некоторое полнокровие всей верхушки правого легкого. – Наконец он решился взглянуть на Антуана. – Я не сказал вам ничего нового, не так ли?

– Да, – ответил Антуан. Он медленно встал с кушетки.

– Черт возьми! – проговорил Филип, подходя своей развинченной походкой к письменному столу. Он уселся, машинальным жестом вытащил из кармана вечное перо, как будто собирался выписать рецепт. – Эмфизема легких, это бесспорно. Чтобы быть совершенно откровенным, скажу вам, что повышенная чувствительность слизистых оболочек может сохраниться долго. – Он поиграл вечным пером и, приподняв брови, рассеянно огляделся вокруг. – Ну, вот и все, – добавил он, резким движением захлопывая лежавший перед ним телефонный справочник.

Антуан подошел к нему и уперся ладонью о край стола. Филип завинтил вечную ручку, спрятал ее в карман, поднял голову и сказал раздельно, выделяя каждое слово:

– Это неприятно, голубчик! Но не более того!

Антуан молча выпрямился и, подойдя к камину, стал надевать перед зеркалом воротничок.

В дверь тихонько постучали два раза.

– Вот и обед готов, – заявил повеселевшим голосом Филип.

Но он продолжал неподвижно сидеть за письменным столом. Антуан опять подошел к нему и опять оперся руками о стол.

– Я делал все, что только можно было делать, Патрон, – пробормотал он устало. – Все! Я упорно пробовал все известные мне средства. Я регулярно веду клинические наблюдения над самим собой, как над любым своим пациентом. Я с первого дня систематически все записываю. У меня кучи анализов, рентгеновских снимков. Я целиком поглощен самим собою, избегаю малейшей неосторожности, стараюсь не упустить ни одного шанса. – Он вздохнул. – И все-таки в иные дни трудно сохранить мужество.

– Неправильно! Ведь вы замечаете улучшение?

– В том-то и дело, что я не уверен, что замечаю улучшение! – произнес Антуан.

Эти слова вырвались у него непроизвольно, бессознательно. Он почти выкрикнул их, выкрикнул неожиданно для себя. И тут он вдруг почувствовал тревогу, как будто эти слова выдали тайную мысль, которой он никогда не позволял выходить наружу. Капельки пота проступили у него над верхней губой.

Заметил ли Филип это смятение? Понял ли он, как оно трагично? Не потому ли, что он мастерски умел владеть собой, лицо его осталось и в эту минуту таким спокойным, открытым? Нет, трудно было заподозрить Патрона в столь утонченном притворстве, – так весело он передергивал плечами, с такой живостью и иронией звучал его фальцет:

– Хотите, я вам открою все без утайки, друг мой? Ну, вот вам: я счастлив, что ваше выздоровление идет столь медленно! – С минуту он упивался удивлением Антуана. – Послушайте-ка. Из шести прежних моих ассистентов, которых я почитал за своих родных детей, трое убиты, двое остались калеками на всю жизнь. Признаюсь, – пусть это эгоистично, – я ничего не имею против того, что мой шестой пока в безопасности, что долгие месяцы ему суждено еще жить под ласковым солнцем юга, в полутора тысячах километрах от фронта! Думайте обо мне все, что угодно, – мне вовсе не улыбается мысль, что вы можете выздороветь, пока еще длится этот кошмар. Если бы вы в октябре прошлого года не были отравлены газом, кто знает, смогли ли бы мы сегодня обедать вместе. – Он легко поднялся со стула. – Ну, довольно, пойдемте в столовую.

"Он прав, – подумал Антуан, невольно поддаваясь убедительной и веселой интонации Филипа. – Что бы ни было, основа все-таки крепкая…"

На обеденном столе дымилась полная тарелка супа. (Много лет Филип питался только супом и компотом.)

Возле прибора Антуана стоял графин с молоком и чашка, специально для него приготовленные.

– Дени не подогрел молока, но если хотите…

– Нет, благодарю, я пью только холодное, так приятней.

– Без сахара?

Приступ кашля помешал Антуану ответить. Он отрицательно махнул рукой. Филип старался не глядеть в его сторону, решив раз навсегда не замечать этого кашля, говорить о чем угодно, только не о болезни, и как можно быстрее дать другое направление разговору. Задумчиво водя ложкой по тарелке, он ожидал конца приступа. Потом, желая прервать молчание, становившееся тягостным, начал самым естественным тоном:

– А я опять целый день сражался с нашей санитарной комиссией… Трудно представить себе что-нибудь более дикое, чем наши официальные инструкции касательно противотифозных прививок!

Антуан улыбнулся и отхлебнул молока, чтобы прочистить горло.

– Но все-таки вы многого добились, Патрон, за эти три года!

– Не без труда, мой друг, уверяю вас. – Он хотел было заговорить на другую тему, но не нашелся и повторил: – Не без труда! Когда в пятнадцатом году я начал заниматься организацией санитарной службы, вы представить себе не можете, что там творилось!

"Уж кто-кто, а я-то представляю", – подумал Антуан. Но ему не хотелось говорить, и он понимающе улыбнулся.

– Было это как раз в то самое время, – продолжал Филип, – когда раненых эвакуировали еще в обычных поездах, в каких возят войска или снаряжение… а то и просто в вагонах для скота! Я собственными глазами видел несчастных, которые по целым суткам ждали отправления в нетопленых вагонах, потому что их еще не набралось требуемое инструкцией количество. Чаще всего их кормили местные жители… и перевязывали их, худо ли, хорошо ли, сердобольные дамы или старые местные аптекари! А когда наконец их отправляли, приходилось трястись еще двое-трое суток. Неудивительно, что в каждом составе мы имели огромный процент больных столбняком. Их распихивали по госпиталям, которые и так были битком набиты, где не хватало буквально всего. Ни антисептических средств, ни бинтов; о резиновых перчатках я уж не говорю!

139
{"b":"250656","o":1}