Такие же планки получили солдаты и офицеры 4-го легкого драгунского полка полковника Педжета и бродившие вместе с ними пехотинцы 63-го. Последних привлекли к ответственной миссии сбора, конвоирования и охраны военнопленных.^{862}

4-я дивизия стала, по сути дела, временным формированием. Одна бригада (2-я) осталась на месте высадки. Вторая (1-я) оказалась без своего командира. По странному стечению обстоятельств ее командир бригадный генерал Гольди не прибыл в Крым. Раглан назначил на его должность командира 20-го пехотного полка полковника Хорна. Командиром полка временно стал капитан Редклиф.^{863}

Но у этой истории есть подражание. Если 46-й полк хоть как-то, хотя и в роли похоронной команды, но оказался на поле сражения, то 57-й Вестмидлэссекский полк вообще не прибыл вовремя. Будучи одним из первых погруженный на транспорт (пароход «Маурициус»), он отстал от конвоя по техническим причинам. Когда же 22 сентября они подошли к берегу Крыма, то застали армию уже в подготовке к движению на Севастополь. По приказу Раглана, полк высаживался уже со вторым эшелоном в районе Качи.^{864} Правда, этот полк Крымскую медаль получил без планки за Альминское сражение.^{865}

Как только сражение завершилось, штаб Раглана быстро составил распоряжение штабу на день. В нем оговаривались ближайшие административные мероприятия. Все солдаты и офицеры должны были до 12 часов 21 сентября собраны в своих полках и иметь с этого времени оружие разряженным.

Для организации погребения павших и сбора раненых выделялся один офицер от каждой дивизии и 4 офицера от каждой бригады. Мертвых (русские и англичане) собирали в нескольких обозначенных местах, после чего указывалось, как и где их хоронить. Непосредственно для сбора тел выделялось 300 солдат от каждой дивизии, из них 100 с шанцевым инструментом во главе со старшим офицером. Похороны приказывалось производить в дневное время и с почестями.

Пленные собирались в группы и отправлялись с назначенным от каждой дивизии конвоем в пункты сбора, тоже определенные штабом главнокомандующего.

Раненые группировались, отправлялись на сортировку и дальнейшее действие (эвакуацию или оказание помощи на месте).

От командиров полков требовалось ежедневно представлять штабу главнокомандующего отчеты по потерям личного состава.^{866} Нужно сказать, что еще 25 сентября командующий повторил свой приказ о предоставлении отчетности по потерям в Альминском сражении. Отмечалось, что некоторые командиры полков не доложили о вернувшихся в строй раненых и о раненых, попавших в списки убитых. Отдельно требовалось доложить о похороненных русских солдатах и офицерах.^{867}

Поле сражения осталось за союзниками. Свежий морской ветер быстро рассеял пороховой дым, вслед за ним улетучилась эйфория от одержанной победы. Взору победителей представилось поле, на котором в течение почти четырех часов торжествовала смерть. Прежде чем приводить описания высказываний оказавшихся на нем солдат и офицеров союзных войск, постараемся понять их. Почти все впервые оказались под огнем. Почти все молодые, эмоциональные люди. Почти все впервые увидели буйство смертоносного металла. И самое страшное — почти все впервые стали перед выбором: убивать или быть убитым. К их несчастью, приходилось останавливаться на втором.

Потому воспоминания полны трагизма, часто с преувеличением действительно увиденного. Почувствуйте эмоции этих парней! Мы в наше время отворачиваем взгляд от жертв ДТП, а тут растерзанные тела, беспорядочно разбросанные всюду. Пусть не на каждом шагу, и даже пусть не груды. Но, увидев нескольких, этот юноша шел дальше и, не выйдя из состояния потрясения, натыкался на очередных. Но и это не всё. Если бы это только были убитые! Ничто на поле боя не может сравниться с мучениями и страданиями искалеченных, плачущих, кричащих, воющих от боли людей, умоляющих только об одном — помогите или добейте.

Я приведу некоторые из этих воспоминаний, может быть, пространные только для того, чтобы читатель понял всю ненужность и подлость ситуаций, когда цвет одной нации получает приказ убивать цвет нации другой. И этот кошмар происходит только по воле и прихоти власти предержащих, без колебаний пославших своих солдат за тысячи миль от родных домов для решения каких-то только им ведомым проблем.

Посмотрите, насколько одинаковы переживания солдат и офицеров всех армий.

Лейтенант (потом капитан) 46-го полка Фред Даллас написал родителям, что «…не в состоянии описать картину, ибо не видел ничего более ужасного…».

Усеянное ранеными и убитыми поле сражения представляло жуткую картину. «О, война, война! Ее детали ужасны!», — воскликнул лорд Пэджет, увидев последствия боя за русскую батарею.

«…Мой полк потерял только пять или шесть человек убитыми и приблизительно сорок пять ранеными, но резня была ужасной…», — написал родителям после сражения капитан Блэкетт из шотландской пехоты.

«…Дело было на редкость кровавое, мы потеряли около двух тысяч солдат убитыми и ранеными и 110 офицеров, большую часть убитыми. Некоторые полки пострадали ужасно: в 23-м триста убитых и раненых солдат, восемь убитых и четверо раненых офицеров; впрочем, всё это вы и так узнаете из газет. Мы захватили два орудия и пять лафетов, несколько сотен пленных и знамена», — это писал родным капитан Ричардс, правда, добавив для пущей убедительности то, что было желаемым, но, увы, не реальным — захваченные знамена.^{868}

«…после вида сотен людей с ужасными следами смерти, тяжелыми ранами и непрерывного крика о помощи было особенно радостно ощущать себя оставшимся в живых, пройдя через эту резню…», — так описал свои эмоции сержант «Зеленых Говарда» Чарльз Ашервуд.

Солдат 42-го полка написал другу в Шотландию: «На другой день после битвы я отправился, из любопытства, на поле сражения и никогда впредь не сделаю подобной глупости. На протяжении нескольких миль нельзя было сделать шагу, чтобы не наткнуться на людей с оторванными головами, руками и ногами; у некоторых убитых не было ни рук, ни ног. Целый день после того я не мог прийти в себя. Лошади, ранцы, оружие, шпаги, пушки, всё это было перемешано!».^{869}

Джордж Хиггинс, пользуясь прекращением боя, пошел к месту, которое, как магнит, притягивало к себе всех англичан — к батарее у Курганной высоты. То, что он там увидел, по его воспоминаниям, «вот уже шестьдесят лет не может уйти из моей памяти… казалось, весь воздух был пропитан запахом крови…».^{870}

Чарльз Виндхам из Стрелковой бригады, подойдя к батарее, был не менее Хиггинса поражен увиденным: «бойня» — слой тел внутри и вне укрепления.^{871} Это слово «бойня» мы еще не раз услышим.

Артиллерист Хорн был поражен ужасным зрелищем поля боя, на котором лежали тысячи мертвых, многие из тел были страшно изуродованы.^{872}